– Мой прадедушка приехал сюда на невольничьем корабле, – говорила она. – Вывезли из Индии. Забавно, да? У нас более древняя и развитая цивилизация, чем у белых. А его использовали как рабочий скот.
У Луизы был паспорт Соединенного Королевства, но учиться она предпочитала в Нью-Йорке. Из-за учебы она не смогла остаться с нами.
Плачевность положения спасла Галка – стройная высокая девица из Краснодара, найденная женой через агентство. Она выиграла в лотерею грин-карту, решила не упускать шанса и ассимилироваться в Америке. При знакомстве сообщила, что любит музыку.
– Тяжелый рок. «Ария». Знаете?
«Арию» я не знал, но с детьми она справлялась играючи. Раз в месяц, согласно договору, Галка выпивала бутылку водки. Как-то раз попросила поснимать ее по пояс голой. Ноги у нее были худые и бледные, с выпуклыми коленками, но грудь оказалась неправдоподобно большой и красивой. Я устроил ей шикарную фотосессию. Где-то через год предложила эту грудь потрогать или даже поцеловать. Я случайно оказался в проходной комнате, где она переодевалась. Не помню, как я отреагировал. Скорее всего скромно отказался. Почему-то такие вещи я не запоминаю. В памяти остается только любовь, настоящая.
Через три года, уже уйдя от нас, Галка сообщила моей супруге, что я к ней приставал. Я пожал плечами и не стал вдаваться в подробности. Мы были в ссоре, эта информация вряд ли что меняла.
Они с женой дружили и даже создали против меня некую партию. Я понял это после случая с маникюрными ножницами, этим маленьким металлическим предметом гигиены, из-за которого в доме разразился небывалый скандал. Скобарихи знают, что делают.
Ножнички лежали на книжной полке, и я, распечатывая целлулоидную упаковку от детской игрушки, ими воспользовался. Вернувшись домой после некоторого отсутствия, обнаружил двух женщин взбешенными.
– Как ты посмел? – кричала на меня супруга. – Ты взял чужую вещь и ее испортил.
Я не понимал, что им от меня надо. Когда выяснилось, что драгоценные ножницы от употребления не по назначению затупились, удивился.
– Если они вам дороги, – резонно отвечал я, – на хрена вы разбрасываете их по дому?
– Ты должен купить ей новые, – стальным голосом проговорила супруга, глядя на меня ненавидящим взором.
– В этой сраной Америке таких не купишь, – плаксиво причитала Галка.
Какие-то ножнички я ей приобрел, устраивать войну миров из-за ерунды не хотелось, но женская солидарность меня насторожила. Казалось бы, муж и жена – одна сатана. Должны быть друг за друга. Галка у нас работает. Я плачу ей деньги. Как можно принять ее сторону? Ножнички погнулись, затупились. Случилось недоразумение. В конце концов, я распечатывал погремушку, которую купил нашим детям. Я объяснил себе происшедшее тем, что супруга во время моего с ней знакомства работала нянькой, и ей понятна эта тяжелая доля. Она знает, почем фунт лиха. Знает цену маникюрным ножницам.
Через годы эту цену я узнал и сам. Я давно жил один (жена, на мою удачу, сбежала к богатому любовнику), наслаждался жизнью и путешествовал налегке. С рюкзаком. Что нужно человеку моей формации в дороге? Телефон, кошелек, паспорт, смена белья, зубная щетка и набор бритвенных принадлежностей. Теперь я стал брать с собой планшет: писать стихи и рассказы в нем удобнее, чем в телефоне. Но важнее всего – маникюрные ножницы.
Времена изменились. До теракта в Мировом торговом центре летать на самолетах можно было хоть в домашнем халате, хоть с пулеметом Дегтярева под мышкой. Рейсы влегкую можно было перенести. Помню, проспал свой самолет из Южной Каролины, приехал в аэропорт и без проблем был посажен на ближайший самолет. Распитие напитков приветствовалось. У туалетов на международных рейсах обязательно лежал пьяный пассажир. Стюардессы кокетничали и оставляли номера телефонов. В кабину к пилотам без проблем можно было войти, чтоб сделать фотки облаков.
Теперь нельзя летать с жидкостями, консервами, ножами и взрывчатыми веществами. Их можно перевозить только в чемодане. Это не так страшно. Это можно пережить. Запрет на перевоз ножниц пережить нельзя. Борьба с терроризмом ударила мне в самое больное место. Летать с багажом я не люблю, а ногти, бороду и усы привык подравнивать ежедневно. Неврастения. Психопатология. Иначе я не чувствую себя настоящим человеком. Испытываю моральный и физический дискомфорт.
Изобретение ножниц равно по значимости изобретениям колеса и унитаза. Их форма повторяет узоры созвездий и ДНК. Особенно ножниц фирмы «Золинген» – другими с некоторых пор я не пользуюсь. Я понял, почему нянька с большой грудью так на меня обиделась, а жена предала. Прочими ножницами пользоваться невозможно. Они не стригут.
Летаю я много, знаю повадки секьюрити в разных аэропортах. В Филадельфии работники безопасности на ножницы плюют, орудием убийства не считают. В Катманду вообще не знают, что это такое. В Дохе ненавидят их пуще иноверцев, а в Мале выдают маникюрный набор вместе с авиабилетом. В остальных городах мира зависит от того, на кого попадешь.
Первый раз ножницы у меня отобрали в Варшаве, и я счел это за проявление национального темперамента. Круглолицый поляк с рыхлыми щеками попросил меня открыть несессер с бритвенными принадлежностями, указал полусогнутым пальцем на запрещенный объект и велел выбросить ножницы в урну. Я с очевидным сожалением это проделал, звякнув сталью о конфискованную бутылку, потом нагнулся завязать шнурок и с некоторой отрешенностью перебросил ножницы из ведра обратно в сумку. Такие трюки мне удалось проделать раза три-четыре.
Но долго это продолжаться не могло, и я стал прятать ножницы в чехол от айфона. Клал его на ленту, после досмотра доставал. Считал, что рентген их не видит. У меня отбирали воду в пластиковых бутылках, лосьон после бритья, крем от детской потницы. Один раз не пропустили металлическое распятие, которое я купил на Арбате за десять долларов, и даже завели уголовное дело за контрабанду. Ножницы не трогали. Я берег их как зеницу ока. Купленные когда-то в магазине «Золинген» на Пятницкой, они служили мне верой и правдой лет десять. Ножницы стали моей любимой игрушкой. Я покупал такие же наиболее близким друзьям – в знак особого расположения.
Одним людям я внушаю доверие сразу, другим нет. Третьего не дано. Знакомство происходит мгновенно. Приятнее думать, что я не нравлюсь мудакам. Именно они раздевают меня до трусов во Франкфурте, обыскивают в Нью-Йорке, посчитав наличие бороды и штормовки цвета хаки свидетельством принадлежности к «Талибану».
Такой досмотр с пристрастием я получил последний раз в Лондоне. Если Россия – это всемирная бензоколонка, то Европа – мировая ночлежка. Пестрота вавилонского смешения ощущается сразу в аэропорту. Кочевники и торговцы ослами в общеевропейский контекст не вписываются. Они, в общем-то, и не хотят в него попадать, но поначалу стараются выслужиться перед свободным миром. В Лондоне у меня была пересадка, и сначала я попал во власть бедуинского племени при проходе на терминал. С удвоенной силой они набросились на меня и переворошили мои шмутки до последней батарейки. Я с профессорской доскональностью объяснил предназначение электронных девайсов, хранящихся у меня в рюкзаке. После включения каждого прибора строгий овцевод удовлетворенно произносил:
