Рубаха, пропавшая у Даши... кровь на ее теле, а на простынях— ничего... усеянная репьями амазонка... Екатерина, которую тащит по коридоруразгневанный отец, выставляя всем напоказ кружево с петушками да крестиками,испачканное кровью... слова Фени: «И простыни окровавленные на государевойпостели...»
Да нет же. Может ли такое быть?!
Даша нервно вскочила со своей укромной скамеечки, как вдругчто-то твердое подвернулось ей под фижму. Приподняла подол и увидела розовый,чудилось, из камня выточенный флакончик с круглой золотой крышечкой.
Что это говорил Алекс, когда они лежали рядышком на вершинетяжело груженного воза, — лежали, сблизив головы, не в силах наговориться,с той странной, почти болезненной откровенностью, на которую способны толькоте, кто чудом избегнул смерти, — говорили и говорили, исповедуясь другдругу чуть ли не в самом сокровенном, рассказывая о самомалейших мелочах своейжизни?.. Он раз или два упомянул, что в кожаном поясе, который грабители снялис его тела, были очень важные и секретные документы, написанные, по счастью,по-испански, так что мало вероятия, что Никодим и Савушка ознакомились с ними,но главное, в том поясе был розовый яшмовый флакон, который дороже всехпропавших бумаг. Тут Алекс, помнится, скомкал разговор, вскользь бросив: вофлаконе-де хранится лекарство, которое способно исцелить, но может стать иядом, а может дать над человеком какую-то тайную власть, но что это такое, Дашане поняла, а спрашивать постыдилась.
Не тот ли самый попал к Даше флакон? Но если так, значит, онвсе это время был у Екатерины? Неужели ей отдала его Мавруха? Тогда отчегокняжна не вернула его Алексу?
«Да откуда ей было знать, что флакончик емупринадлежит? — рассудила Даша. — Вот Алекс обрадуется, когда сновасвою вещицу увидит! Я сама и отдам ему...»
И тут молнией пронзило осознание, что ей Алекса никогдабольше не увидеть и на глаза ему не показаться, потому что...
Даша качнулась, припала к стене.
В это мгновение дверь распахнулась, и в девичью ворваласьСонька. Ее гладенько причесанная голова была всклокочена, как если бы кто-тосильно драл горничную за волосы, а на тугой щеке алел отчетливый отпечатокладони. Вообще же личико Соньки было белым-бело, глаза испуганно бегали, а языкзаплетался, когда она выкрикнула переполошенно:
— Платье! Где платье?!
В то же мгновение увидела его на Матрешиных коленях, рванулак себе, чуть не стащив испуганную девушку с лавочки, прижала платье к груди,словно невесть какую драгоценность, — и опрометью кинулась прочь.
Девушки были так ошарашены, что, кажется, даже не обратиливнимания, как ушла Даша.
Она так глубоко задумалась, что сначала даже повернула не вту сторону от девичьей, добрела до кухни и, только когда почуяла запах еды,осознала, что зашла не туда. Может быть, душа ее и умерла уже, однако тело ещеоставалось живым и требовало свое. Даша вошла в поварню и попросила чего-нибудьпоесть.
Со вчерашнего утра в доме все шло вверх дном, поварскаяприслуга, совершенно как девки-швейки, беспрерывно чесала языками. Младшийповар сунул Даше ломоть свежего хлеба и два яблока, начал было накладыватькашу, оставшуюся от завтрака, но тут вбежала какая-то посудница, неся очереднуюсплетню, и вся прочая прислуга собралась вокруг нее, поэтому повар вмиг забыл оДаше и вернулся к своим, так и оставив тарелку пустой. Даша смиренно вздохнула,слушая долетавшие до нее обрывки восклицаний: государыня-невеста лютует вдевичьей, оплеухи да затычины сыплет налево и направо, а Соньку, ее любимуюгорничную, поволокли в холодную сечь... Даша покачала головой и побрела к себе.По пути она съела эти два яблока и хлеб, но вкуса не почувствовала, настолькобыла занята своими мыслями.
Поднимаясь в свою светелку, постояла минутку у окна налестнице. Окно выходило на конюшню. У входа Стелька, верный охранитель господскогодобра, распекал какого-то паренька: судя по убогому виду — самогонезначительного из работников. Тот слушал грозный Стелькин крик и покорно кивална всякое слово, как если бы был совершенно лишен всякой воли. Даша тожекивнула — ожившим в памяти голосам.
«Небось опоили чем... Как Бог свят, опоили. Лютым зельемколдовским...»
Это проскрипела старая коровница Пелагея, а Даша ей тогда неповерила: «Мыслимо ли такое? Я думала, он обезумел, а он воли своей лишился!»
Снова голос Алекса вдруг выплыл из глубин памяти, его словао какой-то тайной власти. Тайная власть над человеком, над его волею...
Как это все теперь сходилось в голове — одно к одному, точноосколки разбитого и заботливо собранного кувшина! Да что проку? Даже еслисклеить разбитое, все равно сквозь трещины будет сочиться вода. Точно так, какуходит из Даши жизнь — медленно, по капле...
Не нужны ей эти догадки, что проку от правды, если онагубительнее всякого яда?!
Наконец Даша добрела до своей комнаты. Открыла дверь — ибледно усмехнулась, увидав стройную девичью фигуру, которая металась из угла вугол, стискивая в кулаках концы большого пухового платка, накинутого на плечи.
При виде Даши княжна Екатерина замерла, глаза ее вспыхнули,она уже и рот приоткрыла, готовая что-то сказать, однако Даша ее опередила:
— Платок принесла? Где нашла?
— Что? — не поняла Екатерина.
— Да вон платок, вижу, на тебе тот самый, серый, что яобронила. Только никак не вспомню, где потеряла, куда в нем забрела... Неиначе, снобродкой сделалась!
Екатерина так вздрогнула, что платок соскользнул с ее плеч.Мгновение княжна смотрела на Дашу в упор чуть ли не с ужасом, но вот яркиесиние глаза ее прояснились, а лицо стало спокойным. Даша поняла, что княжнапросто не поверила, точнее, не захотела поверить своим ушам, сочла намек пустымбредом, отмела прочь мысль о том, что Даша может о чем-то догадаться, что-топонять. Да и стоило ли ей с высоты того положения, на кое она вскарабкалась,надсаживаясь от натуги, ломая ногти и обдирая руки, обращать внимание на бредникакой-то нищей приживалки!
— Ты в девичьей была? — спросила Екатеринавысокомерно.
— А тебе что? — Даша нагнулась, подобрала платок,накинула на плечи — и почти с наслаждением ощутила, как сразу стало ейтепло. — Твоя какая печаль, где я бываю, куда хожу... днем ли, ночью?
Взгляд Екатерины заметался испуганно, однако светскаявыдержка, привитая ей, была воистину выкована из стали, как броня. Помолчала,потом произнесла с ледяной полуулыбкой:
