– Г-г-где? – прошептали мы.
– Да не стучите вы зубами: эмаль сойдёт. Не съем я вас: на вас и мяса-то нет.
Мы с Инной переглянулись, не зная, радоваться ли нам, что нас не съедят, или переживать из-за такого грубого обесценивания нашей худосочной внешности в столь юном возрасте, когда любое замечание подобного рода воспринимается весьма болезненно, а Вожатый продолжает:
– В школе я вас видел. Я тогда в школу приходил, после армии, а вы учились в классе во втором или третьем, – он возвращает нам учебник. – Вы ещё меня всё просили о каком-нибудь подвиге рассказать, глупые цыплята… А почему так поздно едем, а?
– А м-м-мы с-с-с ве-ве-чернего…
– Ах, вы ещё и рабо-о-отаете? На-адо же, прямо, пчёлки! Пробиваетесь в жизнь своими усилиями, значит, и безо всякой протекции? Далеко пойдёте, да не дойдёте, если и дальше будете так на обедах и шмотках экономить, сэлф-мэйд леди. А ты что изучаешь? – и Вожатый протягивает свою руку к моей «Криминологии», где лежат стихи.
Я хочу спрятать учебник, потому что он сейчас его возьмёт, откроет, а там – стихи! А затем я с ещё большим ужасом начинаю думать, что будет, если матёрый бандит увидит название учебника. Лучше бы я «Информатику» читала! Но он уже крепко вцепился в книгу и преспокойно так тянет её на себя, как человек, который совершенно не привык к сопротивлению окружающих его действиям; настолько не привык, что даже и мысли такой не допускает. Я начинаю тянуть на себя.
– Дай мне посмотреть! – смотрит он удивлённо на учебник, который я не выпускаю из рук.
– Н-н-не-е-ет, – говорю я, не веря своим словам.
– Пожалуйста, – растерянно просит Вожатый.
– Ты что, дура что ли? – шепчет мне Бородина одними углами губ. – Отдай ты ему книгу-то!
– Ну, Константин Николаевич, ну чего вы к нам пристали-то, в самом деле?! – говорю я и с ужасом смотрю на Вожатого.
У того расширяются обычно сощуренные глаза:
– А скучно мне, вот я и ищу кого-нибудь для забавы. А тут как раз два таких ощипанных курчонка, – он в насмешку щёлкает зубами и резко вырывает-таки учебник у меня из рук. – Да чего у тебя там спрятано-то? Бомба, что ли?
Я отворачиваюсь носом к окну и смотрю на солнце: оно уже коснулось горизонта, проложив по снегу огненную полосу, какую можно увидеть на картинах заката над морем. Сейчас, думаю, начнёт комментировать мои вирши, чёрт бы его побрал! А ты-то тоже хороша, нашла место для занятий стихоплётством, да к тому же при чтении о причинах преступности!.. Как хорошо было бы, если бы всё это мне снилось!
– Ба-атюшки-светы, какая интересная книженция! – забубнил Вожатый. – «Социальная среда и формирование личности преступника», «Де-тер-ми-нан-ты преступного поведения». Надо же! Какие тут могут быть детерминанты? Живи только для себя и плюй на остальных – вот и вся суть. Сейчас все так и живут: и цари, и плебеи… «– организованная преступность настолько консолидировалась и так расширила сферы своего влияния, что Съезд народных депутатов эСэСэСэР в постановлении „Об усилении борьбы с организованной преступностью“ признал борьбу с ней важнейшей государственной задачей», тра-ля-ля, тра-ля-ля… Ой, как страшно! СеСеСеРа-то давно уж нет, а депутаты всё заседают. Ребёнок, дай мне эту книгу почитать. А?
– Мне завтра надо её в библиотеку сдавать.
– Ну и не надо! А это что такое? – он увидел листок со стихами и уткнулся в него.
– Отдайте.
– Да на, поэтесса! – Вожатый возвращает мне учебник и, немного помолчав, говорит: Жалко мне вас, дети. Ничего-то вам не светит в этой стране.
– Почему это? – обиженно спрашиваю я.
– А потому что наша Родина-мать к своим родным детям относится хуже, чем мачеха, а ласкает только тех, кто об неё больше всего ноги вытирает. Мазохистка она, понимаешь? И сколько бы её не лечили от этого, сколько бы уму-разуму её другие народы не учили – ни-иче-егошеньки не помогает. Да и в других странах вы тоже никому не нужны: на вас там смотрят как на экзотику, как на китайского болванчика в европейском будуаре, – презрительно отвечает он и насмешливо вздыхает: – Поэтому всюду-то вы чужие.
– А вы? – спрашиваю я с вызовом и тут же пугаюсь своей наглости.
– Что-о, испуга-алась? Ха-ха-ха, до чего же ты на зайца похожа, когда его за уши схватишь: до ужаса боишься, но продолжаешь верещать и лапками сучить! – смеётся Вожатый, заметив страх на моём лице, и тут же серьёзно отвечает на мой вопрос: А я сам по себе: у меня своё царство.
– Я с вами не согласна, что Родина может к своим детям плохо относиться, – наглею я ещё больше.
– А мне всё равно, – равнодушно говорит он и начинает грызть свои совершенно чистые и ухоженные ногти, – согласна ты со мной или нет, малявка.
Инна наступила мне на ногу под сиденьем – заткнись, мол, пока не поздно, – но меня уже понесло куда-то: уж коли помирать, так с музыкой.
– Вы перепутали понятия Родины и государства. Родина – она вечная, а государства возникают и распадаются. Государственная система может предать своих граждан, если ей это выгодно, но Родина – никогда.
– Ишь ты, – усмехается Вожатый. – Ну-ка, ещё чего-нибудь расскажи, отважный заяц.
– Просто у нас у всех государственная машина вытеснила понятие Родины. А патриотизмом, то есть любовью к Родине, принято считать выполнение капризов сумасбродной власти. Но сейчас многие люди устали потакать своенравным причудам временных правителей, которые сегодня говорят одно, а завтра совсем другое, поэтому нынче каждый сам по себе. Вот как всё на самом деле просто.
– Что просто? – заинтересовался разговором Вожатый. – Я не пойму, чем Родина отличается от государства, и почему она не может предать?
– Да вот же она! – показываю я на снежные поля за окном. – Вот этот лес, поле, дорога и дома – как они могут кого-то предать? Если, например, наша власть решит сделать из России пятьдесят первый штат для США или наоборот захочет присоединить к России все отсталые страны Африки, чтобы спасти братьев-зулусов от голода или угнетения империалистами или ещё кем, то мы же не станем говорить, что наша Родина – это США, или Африка, или как там это новое государство ещё будет называться, потому что нашей Родиной всё равно останется Россия.
Вожатый захохотал, показав хорошие зубы, Инка сжалась ещё больше, а бандиты из купе напротив хмуро посмотрели на нас и отвернулись.
– Это ты сама додумалась до такого?
– А что я такого сказала-то? – бубню я. – Это же очевидно.
– Да-а, насмешила. «Пятьдесят первый штат…», – он вдруг резко становится серьёзным и сосредоточенным, как будто вспомнил что-то своё: – То есть, как я понял, государство – это ещё не Родина, а Родина – это что? Россия – это государство или что?
– Не знаю. Россия – это мы.
– Кто это «мы»?
– Ну вот мы: я, вы, все эти люди в вагоне, во всём поезде, во всех наших деревнях и городах…
