Когда за окном показались муравейники новых подмосковных микрорайонов, как метастазы гигантской опухоли города, наросшего на теле земли, в поезде включили радио. «Я живу, как карта ляжет, а ты живи, как сердце скажет», – пел задушевным голосом Михаил Круг, его сват иль брат, голос огромной, простосердечной, лживой, обманутой, самодовольной, измученной, беспробудной, вороватой и разворованной страны, в которую, как в Бога, можно было одновременно верить и не верить.
Максим подумал, что и Лариса, и Владимир Львович, и Струпов со своей женой, и его собственный дед, и, наверное, отец были сделаны из теста того же тяжелого замеса, что и Олежа, который, оказавшись на их месте, с той же жадностью кусал бы, рвал и пожирал. Что будет делать на их месте он сам, Максиму еще предстояло узнать.
Он включил телефон и ответил на звонок Кристины.
Несказанный свет
Если на рассвете познаешь дао, то на закате солнца можно умереть.
Конфуций
Четыре дня в московской резиденции, занятый печальными хлопотами, Георгий много пил, слишком много ел и почти не спал. Пышные похороны и макабрическое застолье остались в памяти чередой несвежих рукопожатий, нетрезвых откровений и вниманием к его персоне малознакомых, неприятных в большинстве своем людей. Ему было жаль сына, который достойно переживал первое в своей жизни взрослое горе, жаль его молоденькую жену, воспитанную в такой странной обстановке, что было несправедливо в чем-то ее винить.
Владимир Львович появился перед публикой только во время церковного отпевания. Бледный, он несколько минут смотрел в лицо покойной жены, затем подошел к священнику под благословение и уехал в сопровождении многочисленного кортежа. На кладбище процессию возглавил Максим, теперь тоже окруженный свитой, в которой Георгий заметил и Семенкова.
Наутро пятого дня, когда дом внезапно опустел, по комнатам зашумели пылесосы и коридорные повезли в прачечную охапки скатертей и постельного белья, затянутый в китель белобрысый мальчик пригласил Георгия Максимовича в апартаменты хозяина. Володя полулежал на диване перед телевизором и смотрел ток-шоу с собственным участием. Тут же в кресле сидел батюшка в черном облачении, с большим наперсным крестом. Георгий вспомнил, что, кажется, уже видел его и в траурной процессии, и за столом на поминках.
Вяло пожав Георгию руку, Володя убавил звук телевизора. На нем была только пижама, и сейчас бросалось в глаза, как он исхудал и осунулся за эти дни.
– Будешь чай или кофе? – Он сделал знак белобрысому охраннику. – Как всегда, черный, без сахара?
– Нет, сын мой, эволюционное развитие у нас невозможно. – Священнослужитель продолжал начатый спор. – И по одной простой причине: русский человек живет крайностями. Лежит он на печи тридцать лет и три года, а потом встанет, развернется и давай крушить направо и налево.
– Мы тут с благочинным Илларионом обговариваем губернаторскую кампанию в Приморье, – пояснил Володя.
Георгий сказал:
– Еще раз прими соболезнования.
– Да… Меня все спрашивают про Лару. Странное чувство, никогда так много о ней не говорил.
Священник деликатно помолчал, вращая большими пальцами белых, холеных рук, сложенных на животе.
– Мне искренне жаль, – произнес Георгий, не зная, что еще добавить.
Володя откашлялся, заговорил негромко и официально, словно открывал благотворительный вечер:
– Спасибо. Я рад, что рядом оказались люди, которые могут поддержать нашу семью в трудные минуты. Возможно, со стороны кажется, что я недостаточно… потрясен. Но это не так. Лариса не выносила публичных проявлений. Она была тактичным человеком. Я знал ее лучше других.
Торжественность момента нарушал только звук спорящих голосов из колонок телевизора. Священник оглаживал рукой ухоженную, тронутую инеем седины бородку.
– Истинно так, истинно так… Кроткие наследуют Царствие Небесное.
Медсестра с румянцем на калмыцких скулах вошла, потупившись, взмахнула крахмальной салфеткой, зазвенела легкими перышками кофейных чашек и блюдец. Сама прозрачная, как фарфор, девочка словно облаком была окружена аурой вожделения, и протяжный вздох отца Иллариона свидетельствовал, что и тот неким образом приобщен к тайному культу гермафродита.
Почему-то при мысли об этом Георгий почувствовал чрезвычайное отвращение и к сытому благодушному священнику, и к Владимиру Львовичу, чья речь втекала в уши, как отравленный сок, а мертвые зрачки лениво поворачивались в глазницах. И неожиданно он ощутил стыд за себя, малодушного служителя нечестивых.
Провожая девочку затуманившимся взглядом, отец Илларион вернулся к незаконченной мысли:
– Так вот, лежали эти Муромцы-богатыри тридцать лет на печи, а теперь… машин в кредит набрали и ездят без руля, как говорится, и ветрил. Я уж давно сам не сажусь, да и с водителем не чувствуешь безопасности. А иноверцам так надо бы совсем запретить в московском регионе, вы бы у себя в Думе приняли такой закон.
Георгий уже слышал, что виновником аварии был молодой таджик на «газели», толкнувший машину Ларисы под грузовой прицеп. Парня, по его словам, «подрезал» внедорожник без номеров, но на этом участке трассы не было камер, а по записям видеорегистратора нельзя было составить внятную картину происшедшего.
– Аминь, – произнес Володя то ли в насмешку над попом, то ли всерьез.
– Воистину, – повел бровями святой отец.
Через пару минут он поднялся, чтобы попрощаться и благословить присутствующих.
Белобрысый охранник, навытяжку стоявший у дверей, распахнул перед благочинным створки. Проходя, поп благословил и его. Парнишка привычно приложился к руке.
– Как твое паломничество по стопам Коваля? – спросил Володя без перехода.
– Удалось кое-что наловить. Теперь попробую пробить оффшорные счета, распутать цепочки. Стандартные схемы, траст владеет фондом, фонд владеет трастовой компанией… Можно все это технически отследить, я подготовил запросы. Нужны только определенные полномочия.
– Полномочия у тебя есть.
– Официальные полномочия, – уточнил Георгий. – Нужно получить доступ к его корпоративным счетам в Швейцарии. Номерные я попробую проверить через своего человека, там есть процедура с имуществом аффилированных компаний. Но придется делить пятьдесят на пятьдесят, у них тоже свои издержки.
– И что там можно получить?
– Мы говорили о сумме в пять или шесть миллионов. Я считаю, что это обоснованные требования. Может, и больше.
Подросток, наряженный медсестрой, снова неслышно появился в комнате, чтобы убрать чашку благочинного и заменить уже остывший серебряный кофейник. Георгий продолжал:
– Можно инициировать расследование через комитет или по депутатскому запросу. Любые официальные постановления, чтобы получить доступ. У меня есть к кому с этим обратиться, но хотелось бы иметь возможность сослаться на тебя.
