Книга Грозовой Перевал - Эмилия Бронте

На пятое утро, верней — на пятый день, послышались другие шаги, легче и мельче, и на этот раз пришедший переступил порог. Это была Зилла — нарядная, в пунцовой шали, в черной шелковой шляпе, а на руке — плетеная корзинка.

— Господи, миссис Дин! — воскликнула она. — А в Гиммертоне только и разговору, что о вас. Я думала, вы не иначе, как утонули в болоте Черной Лошади, и барышня вместе с вами, — пока хозяин не сказал мне, что вы нашлись и что он вас устроил здесь у меня! Вот оно как! Вы, надо думать, выбрались на островок? Сколько же времени вы просидели в болоте? И кто вас спас, миссис Дин, — хозяин? Но вы не похудели, — видно, вам пришлось не так уж скверно, да?..

— Ваш хозяин — сущий негодяй! — отвечала я. — Но он за все ответит. Зря он рассказывает свои басни: все равно правда выйдет наружу.

— Что вы хотите сказать? — спросила Зилла. — Ведь не он пустил этот слух. Так на деревне рассказывают, будто вы потонули в болоте; а я, как пришла, говорю этому Эрншо: «Ох, какая тут вышла страшная история, пока меня не было. Как жалко барышню — такая была красивая! И славную Нелли Дин». А он только вытаращил глаза. Я подумала, он ничего не знает, ну и передала ему, какая идет молва. А хозяин слушает тоже, и все улыбается про себя, и говорит: «Если они и сидели в болоте, то теперь их вытащили, Зилла. Нелли Дин находится сейчас в вашей комнате. Можете ей сказать, когда подниметесь к себе, чтоб она выметалась. Вот ключ. Болотные пары ударили ей в голову, и она хотела бежать стремглав домой, но я ее запер на то время, пока она не прочухается. Можете сейчас же отправить ее в Скворцы, если только она в состоянии идти, и передайте ей от меня, что ее молодая госпожа последует за нею как раз вовремя, чтобы не опоздать на похороны сквайра».

— Мистер Эдгар умер? Не может быть! — закричала я. — Ох, Зилла, Зилла!

— Нет, нет. Сядьте, моя добрая миссис Дин, — ответила она. — Никак вам дурно? Он не умер. Доктор Кеннет думает, что он протянет еще денек. Я встретила его по дороге и спросила.

Я не села — я схватила салоп и шляпу и бросилась вниз, благо путь передо мною был свободен. Войдя в дом, я посмотрела, нет ли кого, кто мог бы мне что-нибудь сказать о Кэтрин. Комнату заливало солнце, и дверь была раскрыта настежь, но никого поблизости не оказалось. Пока я не могла решиться, уйти ли мне сразу же, или вернуться и поискать свою госпожу, легкий кашель привлек мое внимание к очагу. Линтон, один во всей комнате, лежал на диване, сосал леденец и равнодушным взглядом следил за мной.

— Где мисс Кэтрин? — я спросила строго, полагая, что могу припугнуть его и узнать все, что нужно, пока мы с ним тут с глазу на глаз. Он с невинным видом продолжал сосать.

— Ушла? — спросила я.

— Нет, — ответил он, — она наверху: ей незачем уходить, мы ее не пустим.

— Вы ее не пустите? Безмозглый щенок! — закричала я. — Немедленно отведите меня в ее комнату, или вы у меня взвоете.

— Это вы взвоете у папы, если попробуете туда пройти, — ответил он. — Он говорит, что я должен быть построже с Кэтрин: она моя жена, и это позор, что она хочет оставить меня. Он говорит, что она ненавидит меня и хочет моей смерти, чтобы ей достались мои деньги, но они ей не достанутся, и она не уйдет домой! Не уйдет! Сколько бы ни плакала и ни падала в обморок!

Он вернулся к прежнему своему занятию и сомкнул веки, как будто решив соснуть.

— Мастер Хитклиф, — заговорила я опять, — неужели вы забыли, как добра была к вам Кэтрин этой зимой, когда вы уверяли, что любите ее? Забыли, как она носила вам книжки и пела песни, и не раз приходила в холод и вьюгу, чтобы с вами повидаться? Если ей приходилось пропустить один вечер, она плакала, что вы будете ждать понапрасну. Тогда вы понимали, что она к вам во сто раз добрее, чем надо; а теперь вы верите облыжным наговорам отца, хоть и знаете, что он ненавидит вас обоих. И вы в союзе с ним против Кэти. Так-то вы ей благодарны, да?

Углы губ у Линтона опустились; он вынул изо рта леденец.

— Разве стала б она приходить на Грозовой Перевал, если бы ненавидела вас? — продолжала я. — Подумайте сами! А что до ваших денег, так она даже не знает, что они у вас будут. И вы сами сказали, что ее доводят до обмороков, и все-таки оставляете ее одну в чужом доме! Уж вам ли не знать, каково это — быть у всех в загоне! Вы так жалели себя самого из-за своих страданий, и она тоже вас жалела, а к ней у вас нет жалости! Вот я лью слезы, мастер Хитклиф, вы видите — пожилая женщина и всего лишь слуга. А вы после того, как говорили, что так ее любите, вы, кому бы следовало ее боготворить, вы все свои слезы приберегли для себя самого и лежите здесь преспокойно. Ах вы мальчишка, бессердечный себялюбец!

— Я не могу сидеть с ней, — ответил он брюзгливо. — Она меня выжила из моей комнаты: все время ревет, а я не могу этого переносить! Она все не перестает, хоть я и говорю, что позову отца. Я раз позвал его, и он пригрозил задушить ее, если она не уймется; но она начала снова, как только он вышел за дверь, и ныла и причитала всю ночь, хоть я стонал от мучения, потому что не мог заснуть.

— Мистера Хитклифа нет? — спросила я, видя, что этот жалкий человечек не способен посочувствовать своей двоюродной сестре в ее душевной пытке.

— Он во дворе, — ответил Линтон, — разговаривает с доктором Кеннетом, а доктор говорит, что дядя наконец и в самом деле умирает. Я рад, потому что останусь после него владельцем Скворцов. Кэтрин всегда говорит о Мызе как о своем доме. А дом не ее: он мой. Папа говорит: все, что есть у нее, — мое. Все ее чудные книжки — мои. Она предлагала отдать мне и книжки, и свою лошадку Минни, и красивых птиц, если я достану ключ от нашей комнаты и выпущу ее, но я ей ответил, что ей нечего мне предложить — это все мое. И тогда она заплакала и сняла с шеи маленький портрет и сказала, что отдаст это мне — два портрета в золотом медальоне: с одной стороны ее мать, с другой — дядя, когда были молодыми. Это произошло вчера. Я сказал, что портреты тоже мои, и попробовал забрать у нее медальон. А злая девчонка не давала; она оттолкнула меня и сделала мне больно. Я закричал; тогда она испугалась — услышала, что идет мой отец, — сломала петли, разняла медальон и отдала мне портрет своей матери. Второй портрет она попыталась спрятать: но папа спросил, в чем дело, и я объяснил. Он отобрал ту половину, что была у меня, и велел ей отдать мне свою. Она отказалась, и он… он избил ее и сорвал медальон с цепочки и раздавил его каблуком.