Гриффин молчал. Он смотрел на Венеру с каким-то странным выражением на красивом лице. Но он, впрочем, перестал есть, так что богиня любви была уверена хотя бы в том, что наконец-то полностью завладела его вниманием.
— Мой храм воистину блистателен и красив. Я уверена, тебе он обязательно понравится. Ты можешь без труда попасть туда.
Венера немного помолчала, сосредоточенно хмурясь.
— А если тебя беспокоит переход из мира в мир, тогда я сама могу приходить сюда. В любом случае, как ты сказал сегодня утром, отношения на расстоянии вполне возможны. Я ведь люблю тебя, Гриффин, и мне хочется, чтобы между нами все было хорошо, — торопливо закончила она.
— Ну, это, по крайней мере, объясняет, почему тебя так тронула моя скульптура.
— Да, верно! — воскликнула Венера, сразу почувствовав себя лучше.
Гриффин не выглядел ни потрясенным, ни расстроенным. Может быть, все окажется куда легче, чем она себе представляла?
Но Гриффин вдруг тихо рассмеялся. Он потянулся к Венере и поцеловал ее.
— Одно из твоих качеств, что нравятся мне больше всего, — это удивительное чувство юмора. Значит, судя по твоей истории, ты ожидаешь, что я стану обращаться с тобой как с богиней. Ладно. Я согласен.
Венера покачала головой.
— Нет, дело совсем не в этом. На самом деле мне как раз нравится, что ты обращаешься со мной как с обычной смертной женщиной. Я не хочу, чтобы ты почитал меня, или боялся меня, или просил у меня каких-то милостей, как это всегда случается с богинями. Я хочу, чтобы между нами все и дальше шло так, как с самого начала. Но ты должен знать всю правду обо мне.
— Что на самом деле ты — богиня.
Она кивнула.
— Да. Венера. Или Афродита, если тебе больше нравится то имя, каким меня называют в Греции. Хотя мне всегда больше нравилось имя Венера.
— А ведь ты говоришь серьезно. Ты действительно веришь в то, что ты — Венера.
Богиня любви вздохнула. Выражение глаз Гриффина отчетливо дало ей понять: он боится, что его женщина полностью сошла с ума.
— Вспомни, как мы с тобой встретились впервые, там, на маскараде. Мое платье не было маскарадным костюмом. На Олимпе я обычно именно так и одеваюсь. Ну, если не считать маски, конечно. Я просто вызвала из своего храма одежду для себя и Пии, вот и все.
Венера огляделась по сторонам. Отлично. В парке по-прежнему никого не было.
— Примерно так...
Богиня любви провела рукой перед собой, и ее джинсы, свитер и пиджак замерцали, тая, а через несколько мгновений Венера уже стояла перед Гриффином в полных регалиях истинной богини.
— Черт!.. — вырвалось у Гриффина, и он отскочил от Венеры на пару шагов.
— Извини... — быстро сказала Венера, приближаясь к нему. — Пия тоже терпеть не может, когда я материализую разные вещи. Но мне нужно было доказать тебе, что я не безумна.
— Думаю, это я свихнулся, — сказал Гриффин, снова пятясь от богини любви.
Чувствуя себя немного глупо и начиная тревожиться, Венера осталась на месте.
— Нет-нет! Не беспокойся, ты совершенно здоров. Все это чистая правда. Смотри, ты можешь дотронуться до моей одежды, она настоящая! — Венера протянула к Гриффину окутанную шелком руку, но он даже не попытался прикоснуться к ней. — Цыпленка, которого мы ели, приготовила Пия, но сыр и хлеб перенесены с Олимпа. Тебе незачем бояться вещей, которые пришли оттуда; они ничем не повредят.
— Мне надо сесть.
Гриффин обошел Венеру и сел на скамью возле столика для пикников. Он продолжал таращиться на богиню любви во все глаза и качать головой.
— Наверное, нужно немножко времени, чтобы к этому привыкнуть, — сказала Венера.
Она тоже вернулась к столику, но из осторожности не стала слишком приближаться к Гриффину. Ей очень уж не хотелось, чтобы он снова шарахнулся от нее.
— Немножко? — недоверчиво повторил он.
— Ну, ведь я-то сама от этого ничуть не меняюсь. Я всегда была Венерой — с того самого момента, когда ты заговорил со мной на балу, и остаюсь ею до сих пор. То есть на самом деле ничего не изменилось.
— Нет. Изменилось.
По всему телу Венеры пронеслась волна тревоги, от которой у нее слегка закружилась голова. Голос Гриффина звучал совершенно по-новому. Он говорил холодно, ровно, лишенным эмоций тоном. А его выразительные глаза стали совершенно чужими.
— Но так не должно быть! Я по-прежнему люблю тебя. И ты любишь меня... меня!
— Нет, богиня, — тихо произнес Гриффин. — Это все меняет.
Венера отметила, что он никак не отреагировал на ее уверения в любви или на напоминание о том, что он тоже любит ее. И тревога, бившаяся в ней, начала переходить в гнев. Он что, лгал ей?
— Почему? — спросила Венера, и в ее тоне отразилась холодность Гриффина. — Почему правда обо мне должна все изменить? Или ты лгал, говоря, что любишь меня?
— И ты называешь лжецом меня?! — Гриффин встал. — А кто говорил, что в твоей жизни не было любви до встречи со мной? Какая чушь! Боже! Ты же сама любовь! И чем я был для тебя? Простой смертной игрушкой, с которой ты решила немножко позабавиться? Чем-то вроде крысы в лабораторном опыте с лабиринтом?
— Да как ты смеешь!
От гнева Венеры, вполне справедливого, ветви деревьев содрогнулись, как будто их встряхнула рука невидимого гиганта — или богини. Гриффин посмотрел на дрожащие ветки, и его глаза округлились.
— Когда я говорила тебе те слова, я открывала перед тобой свое сердце! Я была одинока, и это продолжалось куда дольше, чем твой смертный мозг вообще может себе представить!
— Богиня любви? Одинока? Думаешь, если я простой смертный мужчина, ты можешь обращаться со мной как с каким-нибудь долбаным идиотом?
— До этого момента мне такое и в голову не приходило.
Какой-то частью ума Венера понимала, что его грубые слова всего лишь отражают потрясение и боль, — он ведь думал, что она обманывала его, — и не имеют никакого отношения к его истинным чувствам. Но гнев богини не так-то легко усмирить... а Гриффин определенно пробудил в ней именно гнев.
— Та Венера, которую я полюбил, была похожа на меня. Она избегала любви до самой нашей встречи. А после нее решила наконец связать себя словом и найти способ построить новое будущее вместе со мной.
— Я все та же Венера!
От крика богини содрогнулась земля.
— Но как? Как ты предполагаешь строить наше общее будущее? Может, я и не большой знаток мифологии, но знаю, что ты бессмертна, так? Черт побери! Да относимся ли мы вообще к одному виду? Могут ли у нас быть дети? А что будет через десять, двадцать, тридцать лет, когда я постарею, а ты останешься все такой же молодой и прекрасной, совершенно не меняясь? Ты вообще подумала о чем-то таком, когда решила поиграть с полюбившим тебя мужчиной?
