Ну всё, довольно. Так я никогда не сосредоточусь.
На втором этаже проводка выкорчевана вчистую. Сюлте щёлкает выключателем, но не добывает иного света, кроме сочащегося с лестницы.
— Чёрт, как же я про это не подумал, — досадует он. — Но общее впечатление ты себе составил?
— Дом большой.
— Нас шестеро, пятеро во всяком случае. У нас с Туве двое ребят, одному три, другому пять. Я надеюсь, что мой четырнадцатилетний сын от первого брака тоже будет жить со мной. Ну и старшая моя — она учится в Штатах, но пусть у неё будет здесь комната.
— Останется ещё комнат десять, — говорю я, считая на пальцах. — Просторно.
— Вот и чудно. Люблю простор. Представляешь, я всё детство, пока брат не ушёл в армию, жил с ним в одной комнате? Бедняга, наверняка он мучился ещё больше.
Я и не знал, что Сюлте из совсем простых. Хотя это никакой роли не играет.
А играет роль то, что он мне омерзителен. Поэтому я и забавляюсь мыслью убить его. Чем именно он мне мерзок, точно не скажешь. У меня нет моральных претензий ни к тому, что он дурикам заколачивает свои миллионы, ни к тому, что любит ими козырять. Я не исхожу завистью к его деньгам, хотя по всему понятно, что их у него куры не клюют. По-настоящему завидно только, как безоговорочно он влюблён в себя. И что с того? Возьми себя в руки! Ты не можешь бросаться такими заказами; если Катрине прознает, что я замотал шанс отделать дом Эйнару Сюлте, она выставит меня за дверь без разговоров.
— Ты узнавал, окна можно переделывать? — спрашиваю я.
— Думаю, да. Я понял так, что разрешения от Охраны памятников не нужно.
— Хорошо, а то слишком широкие рамы и избыток переплетений. Надо будет расчистить путь свету. Откуда берётся страсть к таким слепым окошкам?
— А Туве от них без ума. Она говорит, надо только обставить всё в светлых тонах.
— Не так всё просто. Внизу окна нормальные, но здесь — комнаты выглядят как норы. Мы можем спуститься вниз?
Мы отправляемся вниз, я на шаг позади Сюлте. В прихожей есть скамейка, она стоит под антикварным тусклым зеркалом в кичливой необарочной раме, наверняка старинной и дорогостоящей, но безобразной. Надеюсь, это вещь не Сюлте. Мы усаживаемся на скамейку.
— Зеркало досталось Туве по наследству, — поясняет Сюлте. — Она кровь из носу желает повесить его в прихожей, чтобы видеть входящих. Как тебе идея?
Я поворачиваюсь и впиваюсь глазами в зеркало. Поначалу передо мной лицо с запёкшимися кровяными корками в носу. Но что-то новое проступает в нём. Ненависть и презрение. И жажда убийства.
— Зеркало уродливо до неприличия, — отвечаю я. — У вас такого добра много?
Он смеётся, обнажая ровные зубы.
— Спасибо за откровенность. Хотя мне зеркало не кажется уродливым. И нет — у нас не так много антиквариата, который мы непременно хотим забрать с собой. Но одно тебе надо знать.
— Да?
— Даже я понимаю, что обставить дом и отделать бар — не одно и тоже. У Туве есть свои идеи относительно того, как всё должно быть здесь устроено, поэтому вам надо поговорить друг с дружкой как можно быстрее. Она хочет, чтоб дом был светлым и представительным.
— Мне всегда казалось, что представительский стиль — тёмный: тяжёлые ковры, красное дерево...
— Это не по моей части. Я должен убедиться, что ты берёшься за работу, и договориться о цене. А всё остальное — к Туве.
Уши б мои не слышали этого имени.
— Цена — это просто. Пятнадцать процентов от всей стоимости отделки, — сообщаю я.
Я вижу, как щёлкает калькулятор у него в мозгу. Иены, евро и доллары тасуются за серыми амбразурами глаз, покупаясь и продаваясь с бешеной скоростью.
— Мне кажется, это слишком, — отвечает Сюлте на удивление скоро. — Дом очень большой. Обычно попадаются меньше, так?
— Так. Поэтому работы здесь больше обычного. Я думаю, месяцев на шесть.
— Ну вот, я полагаю, ты мог бы сделать мне скидку. Уж не говоря о том, что полгода — это слишком долго. А где мы будем жить пока?
— Это не моя проблема, — отвечаю я и сам слышу, насколько высокомерен. Нехорошо я себя веду.
Но я ненавижу дом. Теперь я это понял. Даже будь у меня полностью развязаны руки, через несколько месяцев в этих стенах депрессия гарантирована. Второй этаж просто тюрьма. В дом въелась скороспелая буржуазность без чувства меры, которую невозможно вытравить, она произросла из конфликта между тощим культурным багажом судовладельца-хозяина и его толстенным кошельком. Речь идёт о неверном понимании того, что такое дом и каково его назначение. Формулируя коротко, дом вызывает отвращение. В ярком дневном свете он, может, понравится мне больше. Но не денутся никуда ни этот самодовольный скупердяй, выбившийся из грязи на биржу, ни его страдающая тяжёлым дурновкусием, молодая, надо думать, хозяйка с её страхолюдными фамильными реликвиями... Нет, пора уносить ноги, и побыстрее.
— Я никогда ничего хуже этого зеркала не видел, — только и удаётся мне сказать в своё оправдание.
Но он меня понимает.
— Тебе не понравился дом? — спрашивает Сюлте, будто бы читая мои мысли.
— Он с изъяном. Я не говорю, что его нельзя исправить...
— Но ты неподходящий кандидат?
— Говоря начистоту, не совсем подходящий.
— По-твоему, я зря его купил?
— С точки зрения инвестиций, это прекрасное вложение. Но согласился бы я здесь жить, другой вопрос.
— Независимо от того, что мне удастся с ним сделать?
— А почему б тебе не сдать его? — предлагаю я. —Ты б заработал на нём кучу.
Разговор начинает раздражать его, вижу я. Наконец-то. Не знаю почему, но мне страсть как хочется врезать ему побольнее. Раз уж я всё равно наговорил лишнего. И я вижу его ахиллесову пяту — жёнушка. Которой подавай «представительную» шикарную виллу. И бессмысленную удушающую роскошь. Это она выбрала дом. Здесь они сумеют-таки стать по-настоящему несчастными.
— Сдать? Ты имеешь в виду под офис? Рекламное бюро, например?
Врезать побольнее.
— Лучше б сдать его под бордель. Этим стенам не хватает куража и смеха.
Он улыбается, скорбно, сказал бы я.
— Я думаю, это предложение я точно не буду передавать Туве.
Ну же, ещё больнее.
— Отчего так? А я слыхал, она сама всегда рада перепихнуться где угодно, с кем угодно и когда угодно, — говорю я.
И ещё не расстреляв всю обойму, я вижу по его лицу, что попал. Взгляд меркнет, безукоризненно подогнанные портным плечи опускаются, руки безвольно лежат на коленях. Он сидит тихо-тихо.
Я открываю было рот для оправданий. Но словами делу не поможешь. Сюлте ранили, причём задолго до меня. А как я умудрился разгадать правду про цветущего, сказочно богатого биржевика и его фантастически юную и фантастически неверную жену? Стены разболтали, скажу я вам; я почувствовал атмосферу в доме через полгода или через год. Может, Сюлте и не отец детям.
