— Насколько я знаю, нет, — неопределенно ответил Грегор.
— И однако генерал Аугсберг был для вас посторонним? Не вашим командиром?
— Видите ли… — Грегор пожал плечами. — Там образовалась неразбериха. Мы, в сущности, представляли собой остатки разбитых частей. Несколько человек из одной дивизии, несколько из другой… командовать было некому, пока не появился генерал Аугсберг и принял командование на себя.
— Он был таким человеком, — добавил я, — что все его приказы выполнялись. Беспрекословно.
— Но вы разве не понимали, что он приказывает вам дезертировать? — вкрадчиво спросил гауптштурмфюрер. — Должны ведь были понимать? У вас было оружие, боеприпасы, вас было восемьсот человек… очень мощная группа! Почему вы не остались сражаться с противником?
— Сражаться с противником? — повторил с недоуменным видом Грегор. — В этом не было смысла, нас били со всех сторон… в конце концов, мы просто выполняли приказ.
— Как всегда, — добавил я.
Гауптштурмфюрер поднялся. Вышел из-за стола, разминая ноги и поскрипывая высокими сапогами. Сурово оглядел нас.
— Вы должны были воспротивиться этому человеку. Возразить ему…
— Послушайте, — возразил я, — слышали вы когда-нибудь, чтобы солдат возражал генералу?
Гауптштурмфюрер явно не слышал. Он вернулся за стол, взял хлыст и принялся задумчиво похлопывать себя по ноге.
— Вы противостояли русским в Гумраке, так ведь? — Очевидно, он уже знал ответ на этот вопрос. — Что произошло, когда бой окончился? Что вы сделали?
Грегор издал отрывистый смешок.
— Драпанули!
— Пошли к Дону, — спокойно сказал я.
— Мне кажется, — заметил гауптштурмфюрер, — что после дезертирства из Сталинграда ваш марш представлял собой беспорядочное бегство на запад.
— К немецкой линии фронта, — добавил я.
Гауптштурмфюрер пропустил мои слова мимо ушей.
— Генерал ни разу не приказывал вам атаковать позиции русских? Ни разу не организовывал диверсий в тылу противника? Ни разу не взрывали его складов, не разрушали путей снабжения?
— Чем? — ответил Грегор. — Мы шли как только могли быстро.
— К немецкой линии фронта, — повторил я.
Гауптштурмфюрер снова не обратил на меня внимания и сосредоточился на Грегоре.
— С вами был врач… Какую он играл роль? Организовывал транспорт для раненых и больных? Производил какие-то операции?
Грегор снова засмеялся.
— По такой погоде?
— Мы никак не могли организовать транспорт, — объяснил я. — У нас его не было. И оперировать в тех условиях было просто невозможно. У нас даже не было медикаментов.
— Поэтому вы бросали раненых в степи? — Гауптштурмфюрер сощурился, потом широко раскрыл глаза и обвиняюще посмотрел на нас. — Бросали умирать? И никто не возражал против этого? Даже ваш генерал?
— Мы ничего не могли поделать! Люди мерли, как мухи… у нас не было ни продовольствия, ни зимнего обмундирования, ни бинтов… почти у всех была дизентерия, или обморожения, или то и другое… или тиф, что еще хуже… мы сами едва тащились и тащить больных не могли.
— Поэтому бросали их умирать?
— Ничего больше сделать было невозможно!
Мы с гауптштурмфюрером свирепо смотрели друг на друга.
— Невозможно? — Это слово он произнес с удовольствием, легонько похлопывая хлыстом по голенищу. — Невозможно… Что ж, предоставим другим судить об этом. Вернемся к вашей истории. Во время бегства из Сталинграда говорил кто-нибудь что-то против партии? Против фюрера? Осуждал то, как ведется война?
Мы с Грегором решительно покачали головами.
— Нет? — спросил гауптштурмфюрер с легкой ироничной улыбкой.
— Нет, — ответил я.
— Ты, кажется, слишком уверен в себе.
— Уверен. Очень уверен.
— Гмм. — Гауптштурмфюрер вернулся за стол, собрал несколько листов и аккуратно уложил в папку. — Если у вас есть какие-то письма для отправки, какие-то вещи, принадлежавшие умершим, можете отдать их мне.
— У нас нет ничего, — сказал Грегор. — Все отобрали русские.
— Многое вы сообщили русским?
— Ничего. Только свои фамилии и номера частей.
— О? И особисты из НКВД удовольствовались этим? — Он снова иронично улыбнулся и кивком отпустил нас. — Никому не рассказывайте об этом разговоре. О Сталинграде помалкивайте. Если кто-то будет задавать вопросы, немедленно сообщайте в гестапо.
Через час мы воссоединились со своей ротой, что вызвало легкий переполох.
— Посмотрите только, кто это! — заорал Малыш, грузно приближаясь к нам.
— Мы считали вас погибшими! — объявил Старик, пытаясь обнять сразу обоих.
— Куда вы подевались, черт возьми? — проворчал Порта. — Мы вас на опушке два часа ждали. Я сказал генералу, что эти охламоны наткнулись на отряд русских и не хотят поделиться с нами икрой…
Они все были здесь — Старик, Порта, Малыш, Легионер и Хайде. Даже Барселона появился и приветствовал нас. Его вышвырнули из госпиталя, объявили годным умирать за свою страну и по несказанному везению отправили в прежнюю роту.
— Шестую армию переформируют, — сообщил он нам. — Где собираются взять новых солдат, одному только Богу ведомо… Должно быть, намереваются прочесать всю Германию частым гребнем.
— Что с Аугсбергом? — спросил Грегор.
— И с лейтенантом и врачом? — обеспокоенно добавил я.
Старик пожал плечами.
— Нужно ли спрашивать? Вас разве не допрашивали в гестапо?
— То есть гестаповцы арестовали их?
— А что еще им оставалось делать? Армия без дисциплины — не армия. И Аугсберг покинул Сталинград вопреки приказу Гитлера. Формально он дезертир. И знал, что делал.
— Но это безумие! — возмутился Грегор. — Тем, кто остался умирать в Сталинграде, хотя можно было уйти, нужно бы провериться у психиатра! И в любом случае это не было дезертирством. Мы не бежали от линии фронта, мы старались найти ее!
В последующие несколько дней жизнь была более сносной, чем долгое время до того. Нам запретили рассказывать о своих подвигах, но все знали, откуда мы пришли, и относились к нам с каким-то благоговением… уцелеть в жутком сталинградском аду! Перейти Дон! Перехитрить русских! Нас чествовали, прославляли и рассматривали в нашей очевидной несокрушимости как второстепенных языческих богов.
Однажды, когда мы с Портой спокойно прогуливались, наслаждаясь неожиданно вышедшим солнцем, из домика вышел толстый фельдфебель квартирмейстерской службы и направился к нам. Схватил Порту за плечи и затряс.
— Хаубер! Где ты пропадал, черт возьми, последние пять часов? Я повсюду искал тебя!
