Саймон допил кофе, даже не почувствовав его вкуса; он ощущал только вкус маленькой победы. Так вот оно, объяснение! Томаски учился здесь, он был одним из пылких католических семинаристов. И чему-то выучился от того библиотекаря…
Но что это было? Что меняло людей? В монастыре должны были скрываться какие-то секреты, способные пробудить в людях религиозную воинственность, даже готовность к убийству…
А вот следов архива нигде не наблюдалось.
Саймон встал, собираясь выйти из трапезной, подумав, что ему, пожалуй, стоит еще раз порыться в книгах из библиотеки. Может быть, указания на архив спрятаны в книгах — на каком-нибудь иностранном языке. На греческом. Или арабском. Или вообще в зашифрованном виде…
Конечно, это был просто жест отчаяния, но Саймон и был в отчаянии. У него остался один вечер, и все на этом; он поедет домой, обнимет Коннора и найдет Тима. Журналист повернулся к выходу — и тут увидел светловолосого парня, того самого, который разговаривал с монахом; теперь молодой человек сидел за столом в одиночестве.
И вид у него был задумчивый и печальный.
Что они обсуждали так страстно? Монах и этот парень?
Журналист воспользовался моментом и протянул молодому человеку руку. Тот бодро улыбнулся.
— Guten tag[69]. Юлиус Денк.
— Сайммм… Эдгар Гаррисон.
Глупейшая ошибка. Но Юлиус Денк то ли не заметил ее, то ли не обратил внимания. Он казался оживленным — и в то же время рассеянным. Его очки в тонкой оправе отражали свет ламп. На английском он говорил хорошо; рассказал, что учится на архитектора в Штутгарте и очень интересуется работами Ле Корбюзье. Журналист знал об архитектуре достаточно много — благодаря отцу, — чтобы и самому сойти за архитектора, хотя, возможно, и слегка глуповатого. Они обменялись мнениями о монастыре.
Потом Юлиус сам упомянул о немолодом лысеющем монахе, об их разговоре за ужином.
— Тот монах… он очень несчастен. Американский ирландец. Пьет. Он здесь уже семь лет.
— О?..
— Да. Думаю, он архивариус. Говорит, у него кризис веры. Он теряет веру в Бога. Не слишком хорошо для монаха, мне кажется! — Молодой немец рассмеялся. — Знаете, мне стало его жалко. Но он слишком много говорит. А вино здесь хорошее, nicht wahr?[70]
Саймон согласился с этим. Но его уже уколола догадка. Архивариус, теряющий веру… почему?
Юлиус продолжал говорить:
— Вы не говорили, герр Гаррисон, вы здесь потому, что вам нравится Корбюзье? Или нет? Что вы о нем думаете?
— А… ну да. Ле Корбюзье. Думаю, он хорош.
— Да? А что именно из его работ вам нравится?
— Ну… та вилла в Париже.
— Савой?
— Да, она самая. Она в порядке.
Юлиус просиял.
— Верно. Я восхищаюсь его виллами. Но это здание — полная неудача. А?
На этот раз Саймон просто пожал плечами. Он не в состоянии был вступать в заумную дискуссию о штукатурке с добавлением каменной крошки и об использовании в архитектуре ничем не прикрытого бетона или о бессистемно разбросанных световых окнах — только не сейчас, когда его так тревожили тайны этого строения.
Но он постарался высказать более или менее связное мнение:
— Это здание… оно приводит в замешательство. Серьезно. Постоянные звуки тут и там… наверху.
— Верно, каждый звук умножается! Да-да! И думаю, по ночам шум даже усиливается. Мне даже кажется, я слышу, как монахи мастурбируют. — Немец хихикнул. — Н-да… Я все гадаю: почему оно построено именно так? Чтобы наказывать грешные души?
— Да, возможно… или в первую очередь чтобы не позволять делать то, что не нужно… акустика в роли системы безопасности. Ведь если вас кто-нибудь услышит…
Юлиус перестал смеяться. Саймон попытался продолжить разговор. Ну, еще шаг-другой…
— В общем, Юлиус, я так полагаю, что вам не нравится Ле Корбюзье.
— Не нравится. И это здание подтверждает мое мнение.
— Как это?
— Так, что Ле Корбюзье был лжецом!
— Простите, не понял?
Немец нахмурился, глядя на Саймона поверх стакана.
— Помните, что Корбюзье сказал по-английски? — Выражение лица Юлиуса Денка стало меланхоличным, почти высокомерным. — Помните?
— Нет.
— Он сказал, что форма следует за функцией. Так? Но в самом ли деле он так думал? Я уверен — нет.
— Так, хорошо, и?..
— И я могу вам кое-что показать. Могу доказать это. Hier[71].
Юлиус Денк сунул руку в свою сумку и достал какую-то бумагу. Саймон присмотрелся.
— Это похоже на… светокопию?
Немец взмахнул рукой.
— Именно. Это пример. Я его привез с собой. Тут схема всего здания, из музея Корбюзье в Швейцарии.
Схема. Копия.
Вот это уже было действительно интересно. Это было очень интересно. Полный план всего монастыря. Глаза журналиста расширились, но он постарался не выдать своего крайнего любопытства.
— И?..
— Вот, смотрите, — немец ткнул пальцем в план. — Вот здесь. Если все у него так уж функционально, то это что такое?
«Этим» оказалась путаница пунктирных линий и слабо обозначенных углов, помеченных цифрами и греческими буквами. Но Саймон не понимал, что имеет в виду Юлиус. Он ведь был архитектором всего часов шесть или около того. Куинн уже не в силах был поддерживать эту жалкую хромую иллюзию.
— Да вроде бы все в порядке.
— Вы не видите?
— А почему бы вам просто не объяснить мне?
Юлиус победоносно улыбнулся:
— Я специально изучал это здание. Но вот эта его часть не имеет смысла!
— Как это?
— Пирамида! Пирамида не несет никакой нагрузки! Она ни для чего не предназначена! Она просто торчит тут, в середине, без какой-либо цели! Я проверял, там нет ни тепло-проводов, вообще никаких коммуникаций. И никто не может этого объяснить! Из чего я сделал вывод, что она — чисто декоративный элемент. Понимаете?
Саймон замялся, чувствуя, как у него сжимается горло.
— Да, понимаю.
— Вот я и говорю, что он был лжецом! Этот самый великий Ле Корб был просто мошенником! Он добавил сюда пирамиду в качестве чистого украшения! Чисто декоративное дополнение к архитектонике. Да он был шарлатаном! Форма следует функции? Чушь!