Андо пошел к телефону, а Масако, все так же не говоря ни слова, направилась в ванную. Андо увидел, как пластиковая дверь-гармошка закрылась за ней.
Как он и думал, звонил Мияшта. Только Андо поднес трубку к уху, как оттуда раздался грозный голос:
– Где тебя носило весь день?!
– Я ходил в кино.
Этот ответ обескуражил толстяка.
– В кино? – пробурчал он.
– Ага. На два фильма сходил.
– Хорошо тебе – делай что хочешь, никаких забот, – язвительно сказал Мияшта. – А ведь я тебе целый день сегодня звоню.
– Ну, ты же знаешь, что я иногда выхожу из дома.
– Ладно. Забудь. Знаешь, где я сейчас нахожусь?
Судя по звукам в трубке, Мияшта звонил не из дома. Андо слышал проезжающие машины. Наверное, звонит откуда-нибудь с улицы. С телефона-автомата.
– Только не говори мне, что ты стоишь в двух шагах от моего подъезда и хочешь зайти в гости.
«Это было бы ужасно», – подумал Андо, и уже начал придумывать отговорку, но тут Мияшта сказал:
– Не болтай глупостей. Я в театре. Помнишь еще такое слово?
– Что значит в театре? – теперь настал черед Андо удивляться. Значит, Мияшта, видите ли, ругает его за то, что он ходил в кино, а сам развлекается в театре.
Но оказалось, что Мияшта не совсем развлекался.
– Я тут сижу в кабинете директора театральной студии. Студия называется «Полет».
Название прозвучало как гром с ясного неба. Андо знал эту студию. Он читал про нее в RING-файлах. Именно в этой студии занималась Садако Ямамура.
– А что ты там делаешь?
– Ты знаешь, вчера я подумал, что все описания в этом отчете такие подробные, как будто человек просто переписывал на бумагу содержание фильма или видеокассеты.
– Да, мне тоже так показалось.
«Опять то же самое, что и вчера. Зачем повторять все по десять раз», – устало подумал Андо и, пододвинув к себе брошюру, лежавшую на тумбочке, приготовился записывать на ней то, что будет говорить Мияшта. Была у него такая странная привычка – записывать свои телефонные разговоры. Это помогало ему расслабиться. Классическая поза, в которой он обычно разговаривал по телефону: трубка зажата между ухом и левым плечом, в правой руке авторучка и лист бумаги на колене.
– Так вот, короче, мне пришло в голову, что надо проверить еще одну вещь. И раз уж речь зашла о лицах... В общем, я хочу сказать, что вначале я даже пожалел, что мы с тобой съездили в Атами, ведь у нас прямо здесь, в Токио, тоже есть одно «знакомое» лицо.
У Андо не было сил разгадывать загадки.
– Ну говори уже, не тяни, – раздраженно сказал он.
– Садако Ямамура, – с готовностью отозвался Мияшта.
– Да ты что, совсем свихнулся? Она же умерла в шестьдесят шестом году.
...Секундочку...
Теперь Андо догадался, зачем Мияшта поехал в театральную студию.
– Ты видел ее фотографию?
Ну конечно! Он же читал в RING-файлах о том, как коллега Асакавы Ёсино ходил в эту самую театральную студию. Он встретился и поговорил с одним из основателей студии, и тот показал ему личное дело Садако, в которое были подшиты две фотографии – одна в полный рост и одна паспортная. Если верить отчету, то Ёсино сделал копии обеих фотографий...
– Ну наконец-то до тебя дошло. Короче, я решил, что самое простое – это наведаться в «Полет» и взглянуть на Садако своими глазами.
Андо воскресил в памяти мысленный образ Садако, который после прочтения RING-файлов всегда был с ним: высокая, стройная девушка, с небольшой изящной грудью. Безупречные пропорции, лицо андрогина с прекрасными глазами и точеным носом. В ней не было ни одного изъяна, ничего такого, что бы нам захотелось поменять, будь у нас такая возможность. Образ Садако был образом идеальной красоты.
Андо заранее набрался смелости и спросил:
– Ну и как? Похожа?
Особой нужды задавать этот вопрос не было. Он и так знал ответ: «Да, это она»
Но вместо этого он услышал в телефонной трубке глубокий вздох.
– Не очень-то.
– В каком смысле?
– Короче, на фотографии было совсем другое лицо.
Андо молча ждал продолжения.
– Как бы это объяснить... Садако Ямамура, которая изображена на фотографии, и та Садако, которую я себе представлял, – это не одно и то же. Девушка на фотографии очень красивая, но она... ч-черт, я не могу объяснить.
– Ну уж постарайся как-нибудь.
– Тебе легко говорить «постарайся»... Я совсем уже запутался. В общем, после того как я увидел фотографию, я вспомнил одного своего друга, художника-портретиста. Как-то раз у нас зашел разговор о человеческих лицах. Я тогда у него спросил, какой тип лиц для него самый сложный. Ну, с точки зрения профессионала. Он сказал, что в принципе может нарисовать любое лицо, потому что у каждого лица есть свои характерные черты. Чем лучше художнику удаются именно эти черты, тем убедительней получается портрет. А потом он добавил, что лично для него самое трудное – это нарисовать свое собственное лицо. Понимаешь? А если речь идет о человеке с повышенным самосознанием, то вероятность, что он сможет нарисовать правдивый портрет самого себя, и вовсе близка к нулю. У него все время будет получаться кто-то другой.
– Ну и что дальше? – спросил Андо. Он вообще не понимал, какое отношения имеет друг-художник к случаю с Садако.
– Дальше? Ну смотри сам – все места и лица описаны с фотографической точностью.
– Ну и что? Мы же с тобой не фильм смотрели, а читали рассказ. Понимаешь?
– Но это был не просто рассказ. Это были RING-файлы.
Андо начал терять терпение. Толстяк без конца повторял одни и те же бессмысленные слова, но толком ничего не объяснял. Как ребенок, который никак не решается сделать первый шаг.
– Слушай, Мияшта, почему бы тебе просто не рассказать, что там происходит в твоей тупой башке?
Он услышал, как толстяк на том конце провода глубоко вздохнул.
– Можем ли мы с уверенностью сказать, что именно Казуюки Асакава написал этот отчет?
...А кто же еще?..
Андо хотел было сказать это вслух, но услышал в трубке характерный прерывистый гудок – у Мияшты кончалась телефонная карточка.
– Черт, у меня карточка сейчас закончится. Слушай, твой факс принимает фотографии? – толстяк говорил очень быстро, чтобы успеть до того, как связь прервется.
– Продавец клялся, что да.
– Ну вот и замечательно! Я тогда перешлю тебе фотографии Садако по факсу. Я хочу, чтобы ты проверил, соответствует ли ее лицо тому, что ты себе нафантазировал. И если нет, то, значит, я...
