Дерматолог, к которому они повезли Эди, не знал, чем им помочь.
– В подобном случае, – сказал он, – можно лишь надеяться, но не обещать выздоровление.
Тем не менее он выписал какие-то капли, которые трижды в день надо было втирать в проплешины. Капли воняли тухлым яйцом, окрашивали кожу на голове Эди в серо-зеленый цвет и не помогали. Через четыре месяца Эди стал полностью лысым: у него выпали брови и ресницы, и даже исчез легкий пушок на руках и ногах.
Специалист в Сиене был уже пятым врачом, к которому обратились Романо и Сара. Он сказал, что болезнь называется alopecia universalis. Это означало, что Эди с большой долей вероятности имел сильную аллергию на шерсть кроликов и буквально разрушил свою иммунную систему, которая была дезориентирована и боролась против любой растительности на теле. Ошибочная защитная реакция, жертвой которой стали волосы.
– Мы зарежем кролика, – сразу же заявила Сара, – немедленно!
– Это вряд ли поможет, – сказал врач. – С кроликом или без кролика, но иммунная система будет бороться дальше. С помощью кортизона можно чуть-чуть замедлить реакцию или даже остановить ее, но будут ли волосы Эди снова расти – этого не знает никто. Если не повезет, он может остаться безволосым на всю жизнь.
«А ему не повезет, – удрученно подумал Романо. – Он родился неудачником. Если что-то может случиться с ребенком, то это случается с ним».
Романо был прав. Два года они тешили себя надеждой. Сара после купания исследовала каждый сантиметр его тела, не вырос ли где-нибудь волосок, пусть даже на родинке. Но ничего не происходило. Эди из-за кортизона только распухал и становился похожим на сосиску без оболочки.
– Как жаль… – сказал он. – Сначала Эди, потом мать… Бедная ты, бедная! При этом ты нормально держишься.
– Я очень много занимаюсь Эди. Это мне помогает.
Она посмотрела через окно на улицу, в ночь. В большинстве домов света уже не было. Машины лишь изредка проезжали по тихой улице. Она тосковала по нему, но молчала.
Он нерешительно сказал:
– Ну, тогда… Спасибо за ужин, он был классным. Я пойду.
– Пожалуйста, не надо, – неожиданно для себя сказала Эльза и так посмотрела на него своими темными глазами, что ему стало жарко.
– Пожалуйста, останься, – повторила она.
Ее тон был однозначным. Это было то же самое, что сказать: «Раздень меня».
И он понял.
61
Он остался не только в эту ночь, но и каждую ночь в следующие две недели. Он отказался от обратного билета в Германию. Когда Эльза была в университете, он уходил на квартиру Тима, играл на рояле, сочинял музыку и пил, пока не достигал того уровня опьянения, который позволял ему сдерживаться во время ужина.
Эльза хотя и слышала перегар, когда встречалась с ним вечером, но ничего плохого не думала. В Италии вполне обычное дело, если человек в обед выпивает бокал вина. То, что он пил не менее трех бутылок в день, она не замечала.
Запас наркотиков заканчивался, и он знал, что так или иначе, но придется возвращаться домой. Ни в Сиене, ни во Флоренции или Ареццо он не знал ни одного адреса, где мог бы купить марихуану или кокаин.
Эльза любила его. Она любила его всей своей израненной душой, которая с каждым днем понемногу заживала. Она наслаждалась его ласками и впервые не чувствовала себя одинокой. Анна позвонила и сказала, что приедет только после Рождества, так что в квартире они были вдвоем, как в раю.
Через неделю она сказала Романо, что влюбилась.
– Он музыкант, артист. Он работает в кино. Правда, он старше меня, но это ничего, папа. Он просто необыкновенный!
Больше она ничего не рассказала, а предложение приехать вместе в Монтефиеру отклонила.
Через десять дней ему позвонила Гунда.
– Черт возьми, где ты? – заорала она. – Я думала, ты поехал только на фестиваль в Сиену, а ты сидишь там уже целую вечность!
– Ну и что? Тебя же это не волнует.
– Нет, волнует, дорогой! У меня два заказа на фильмы, к которым ты мог бы написать музыку. Но эти люди хотят поговорить с тобой, так что тебе придется тащить свою задницу сюда.
– Фильмы готовы?
– В черновом варианте – да.
– Тогда вышли мне кассету.
– Ты что, совсем сдурел? – Голос Гунды стал таким визгливым, что у него даже заболели уши и пришлось держать телефон сантиметрах в тридцати от головы. – Сколько ты еще собираешься торчать в этом проклятом городе, а? Ты чем там, черт побери, занимаешься? Ты не звонишь, не работаешь… Небось лежишь целыми днями в постели и бухаешь!
Он подумал: «А нужно ли все это выслушивать?» Он представил ее щедро намазанные ярко-красной помадой губы и выпачканные ею же зубы, и ему стало противно. Он вспомнил родинку в ложбинке груди, которая всегда вызывала у него отвращение, ее стоящие торчком, выкрашенные в оранжевый цвет волосы, с которых, когда она ела, на стол обильно сыпалась перхоть. Вспомнил варикозные вены на ногах, от которых испуганно отдергивал руку, если нечаянно их касался. Перед его мысленным взором возникли ее выкрашенные ярким лаком ногти, изогнутые, как у привидения. В его ушах звучало ее хихиканье, когда она пыталась своими длинными когтями расстегнуть его брюки, чтобы чуть позже, громко дыша в подтверждение вожделения, в которое он не верил, расцарапать ему спину.
Все это вызывало у него отвращение. Конечно, он нуждался в новом заказе, ему надо было как можно быстрее делать новый фильм, потому что наркотики стоили немалых денег. Но только не этой ценой!
Может быть, мысль о нежной Элизабетте, которая, казалось, таяла при его прикосновении, была причиной того, что он рявкнул в телефон: «Поцелуй меня в задницу» – и бросил трубку.
Это могло означать конец его карьеры как автора музыки к кинофильмам. Это понятно. Гунда была злопамятной интриганкой. Она, конечно, не оставит от него живого места. Она везде объявит, что он больше не хочет работать в качестве композитора для кино, а значит, ему придется обивать пороги режиссеров, чтобы как-то нейтрализовать сплетни Гунды.
Пять минут спустя она снова позвонила.
– Ты что, обкурился?
– Не ори на меня!
– Амадеус, а теперь давай поговорим спокойно. Ты приедешь в Германию или мне вычеркнуть тебя из списка и забыть навсегда?
Было слышно, как она нервно дышит, словно мать, которая постепенно теряет терпение в разговоре с ребенком.
– Я приеду! – прорычал он. – Но не могу точно сказать когда. Черт возьми, оставь меня в покое, я приеду!
– Скоро?
– Как получится.
– Я уже могу договариваться о сроках твоих встреч?
– Пока нет.
– На следующей неделе?
