шестью парами резиновых сапог…
В каждый прилет сюда испытываю чувство, что в жилой этой точке ничто не меняется. Радостно лает, предчувствуя получить кусочек колбаски, собака. Вопросительно смотрят на прилетевших людей три козленка, шныряет туда-сюда одичавшая кошка.
И сама Агафья разговор начинает так, будто только вчера расстались. Главная тема – здоровье. Оно неважное у страдалицы. С подробностями, характерными для всех жалобщиков, рассказывает, что где болит. На этот раз обращает внимание на руки. От постоянной работы ладони в трещинах: «Мажу сметаной, но пальцы почти не гнутся». От увлечения таблетками Агафья отказалась – показывает нам пучки трав, называет «копеечник» и «манжетку», якобы лечащие все болезни.
С раздачей гостинцев, подарков и поздравлением с юбилеем (Агафье в этом году шестьдесят) разговор изменяется. Среди всего привезенного таежницу, как ребенка, порадовал добротный зонтик. И (невиданно!) попросила Агафья с этой необычной для тайги вещью ее сфотографировать в компании с одним из трех наблюдавших за хозяйкой козлят.
Боясь, что дождь вот-вот может накрыть тайгу, я настоял фотографией в первую очередь и заняться. Обычного возражения не последовало.
Агафья пожелала принарядиться, и на полчаса «усадьба» ее превратилась в ателье, где хозяйка выступала «фотомоделью».
Попросила в конце суеты снять ее поливающей грядки моркови – очень уж нравится огороднице подаренная кем-то сияющая белой жестью лейка.
Потом присели, и разговор перешел на больную для Агафьи тему – исход в позапрошлое лето прожившей пять лет тут «послушницы» – москвички Надежды. Уход, походивший на бегство, глубоко ранил Агафью. Мне переслала она письмо, полученное из Москвы, где былая сожительница ее, не стесняясь выбором слов, крестила Агафью множеством разных упреков. На этой «ноте» Агафья начертала столь же сердитую резолюцию и наказала людям, переславшим ко мне письмо: «Надежде привета не передавать!» Обида ее с течением времени обросла рядом немыслимых обвинений: «Кошек она извела, и козы попорчены… Я в избу ее не заглядываю». Действительно, в избе Надежды все осталось, как было: засохшие цветы в кружке, занавески над полками, половички.
Мы, как могли, постарались таежную затворницу успокоить: «Что было, того не вернешь». Но к печали душевной примешивались и житейские трудности. Вдвоем легче было управляться на огороде, ухаживать за козами, курами, ловить рыбу. Теперь на все это сил уже не хватает, и, Агафья хорошо понимает, будут они убывать…
Еще забота – медведица. Уже несколько лет она навещает местечко, где стоят у Агафьи рыболовные снасти. Однажды отведав рыбы, медведица злится, что теперь ее не находит, – ворочает снасти, в прошлую осень порвала сеть. Причина, правда, была не в рыбе. В сеть попал «водяной воробей» – птичка оляпка, и зверь, почуяв ее, решил завладеть крошечной этой добычей. Тут же, вблизи за речкой, медведица задавила какого-то крупного зверя: «Две недели вились над тайгой и опускались вниз вороны – видно, делили еду с медведицей». Все это заставляло Агафью на рыбном месте жечь ночью костры и время от времени стрелять в темноту из ружья.
Домашняя живность тут прежняя – куры, козы, кошки. Бывающего тут инспектора по охране природы Николая Николаевича Кузнецова Агафья попросила привезти кобелька – «такого, чтоб мало ел и не боялся медведей». Кобелька Николай Николаевич привез и сказал, что кличут его Протоном. Агафья изумилась: «Но „Протон“ – это ж ракета!» – «Ну и что ж, хорошая кличка и для собаки». Из кобелька вырос лохматый пес, не страдающий аппетитом, но смертельно боящийся медведей. Почует издали – и сразу к хозяйке под ноги. Но какие преданные глаза у Протоши! И как он хочет колбаски, связывая существование вкусной этой еды с прилетом сюда гостей…
В избе у Агафьи сохранилось украшение «как у Надежды». «Ковер…» – обратила хозяйка мое внимание на кошму, расстеленную посреди хижины. И гостеприимно положила на ковер две привезенные кем-то деревенские тканые дорожки. По ним с удовольствием стали бегать три пестрых котенка. У двери сидела флегматичная их родительница. «Ленивая… – ворчливо сказала о кошке Агафья. – Мыши бегают, а она и усом не поведет, и котят не учит ловить».
По-прежнему живущего тут Ерофея я навестил в избушке его, стоящей внизу у реки. Обросший, как каторжанин, но еще крепкий мужик свой хлеб тут отрабатывает заготовкою дров.
С Агафьей, дал понять, проживают недружно. «Хоть завтра улетел бы отсюда, но куда?» Надежды на перемены в жизни он связывает с покупкой где-нибудь деревенского дома: «Копим с сыном деньжата. Я в кубышку кладу свою пенсию, а он кое-что отсыпает от заработка».
К вечеру пошел дождь. Прилетевшие со мной спутники разбрелись по избушкам «дегустировать пиво», а мы с Агафьей зажгли в плошке свечку, чтобы спокойной беседой отметить шестидесятилетие жизни в тайге, на том самом месте, где в 1945 году она родилась.
Ночной разговор
Свеча горит медленно. И все же за тихой беседой сожгли мы две, просидев друг против друга далеко за полночь.
Зная манеру собеседницы говорить о чем-нибудь долго, пространно, я попросил ее сказать коротко о самых памятных днях жизни в тайге. А утром мы принялись за рисунки.
– У всех есть какое-нибудь воспоминание из самого раннего детства…
– Я помню: возле избы собирала граблями сухие веточки и пучками бросала в костер. Одна ветка с огнем упала на ногу. Помню, кто-то качал меня на руках, а я ревела. Мама сказала, что было мне тогда три года.
– Помнишь и какое-нибудь позднее происшествие?
– С братом Савином пошли орешить. Надо было сказать дома, что заночуем в тайге. А мы сказали: вечером непременно вернемся. Но припозднились и заблудились. Как нашли избу, не ведаю. А была я босая, ноги избила и думала, что погибнем. Но Савин вывел к избушке. В окошко увидела: мама стоит на коленях и молится, и тятя был вне себя, думали, что мы с Савином погибли – тут же прорва медведей. Мне было в то лето двенадцать годов.
– А бывали случаи – столкнулись с медведем?
– Всегда их боялись. Один отведал висевшей на стенке сушеной рыбы и опять появился. Наталья при месяце мыла ноги в ручье, обернулась, а он – у двери, прямо за спиной у нее. Сестра пронзительно завизжала, и зверь убежал. Но, испуганная, обезножела и больше недели не поднималась с постели. И еще был случай, мне рассказывали: медведь раскопал могилу и сожрал тятиного брата Евдокима.
– Вспомни, какой день у семьи был радостным.
– Это когда тятя прибежал с реки и стал рассказывать, как палкой убил марала. Марал застрял в снегу возле скалы, и тятя на него набросился. Бил, бил, а потом заколол… Ну все мы были рады, считали, что Бог марала послал: и еда, и из кожи – обувка.
– А день печальный…
– Это когда умерла мама. Было это 5 февраля. На
