голубушка, вы не превозмогайте себя, — заговорилъ Борисъ, подбѣгая къ ней… — Лягьте вы, ради Бога… Я съѣзжу за Эдуардомъ Иванычемъ.
— Да ничего, — вымолвила она и взялась рукой за голову.
— Какъ ничего… умоляю васъ… приложите уксусу къ головѣ, поставьте горчичникъ… Аннушкк!… — Борисъ выбѣжалъ въ корридоръ, позвалъ Аннушку, приказалъ ей раздѣть барыню и уложить въ кровать.
Софья Николаевна ничего не говорила. Она лежала, закрывши глаза. Маша стояла передъ ней на колѣняхъ. На глазахъ ея были слезы.
— Тетя, милая, — повторяла она — что съ вами?…
Борисъ вернулся еще разъ къ дивану. Софья Николаевна приподнялась и взяла его за руку.
— Я лягу, — проговорила она — ты успокойся, добрый мой Борисъ… просто у меня разболѣлась голова… — Она встала; Аннушка поддерживала и довела ее до кровати…
Борисъ смотрѣлъ на тетку и медлилъ выйдти изъ комнаты. Жутко ему было. При одной мысли, что она можетъ опасно занемочь, захватывало у него дыханіе.
Наконецъ онъ спустился съ лѣстницы, велѣлъ человѣку привести извощика, и черезъ пять минутъ скакалъ въ больницу, гдѣ надѣялся застать Эдуарда Иваныча.
Старичокъ докторъ, дѣйствительно, обходилъ въ это время больничныя палаты. Онъ выслушалъ Бориса, кивнулъ головой и проговорилъ:
— Сейчасъ буду… — посмотрѣвши на часы, онъ прибавилъ — черезъ двадцать минутъ.
Борису это показалось ужасно долго…
— А вамъ нельзя со мной, Эдуардъ Иванычъ? — промолвилъ онъ.
— Нѣтъ, не могу, долженъ кончить, — лаконически отвѣтилъ аккуратный немец…
Борисъ покорился и проговорилъ только:
— Пожалуйста не забудьте, прошу васъ.
Эдуардъ Иванычъ слегка усмѣхнулся.
— Вы не волнуйтесь такъ, это только маленькая простуда… — сказалъ онъ, и распростился.
«Поѣду къ Ѳедору Петровичу», подумалъ Борисъ, и полетѣлъ въ Новую улицу къ Лапину.
Ѳедоръ Петровичъ встревожился.
— Да гдѣ же она простудилась? — спрашивалъ онъ. — Вѣдь она все дома!
— Вчера ей захотѣлось прокатиться въ саняхъ, вотъ мы и поѣхали; на набережной сильный вѣтеръ былъ.
— Эхъ, батюшка, что за радость кататься… въ нашемъ медвѣжьемъ климатѣ… Тамъ на горѣ-то адскіе вѣтры!… — Ѳедоръ Петровичъ нахмурился и началъ отыскивать шапку. — Поѣдемте, — проговорилъ онъ, — вы тамъ одни-то голову потеряете…
— Я боюсь, — говорилъ Борисъ дорогой — чтобъ воспаленія не было… ужасный жаръ… у тетеньки.
— Ну, сейчасъ и воспаленіе! Простуда сильная, можетъ быть…
— Эдуардъ-то Иванычъ-бы поскорѣе пріѣхалъ.
— Не обманетъ, батюшка; а вѣдь ему нельзя-же бросить больницу… вѣдь они, медики, не такъ все къ сердцу принимают, какъ мы; знаетъ, что ничего опаснаго теперь быть не можетъ…
Ѳедоръ Петровичъ видимо волновался, и оставшуюся часть дороги промолчалъ. Борисъ сидѣлъ въ саняхъ, закутавшись въ мѣховую шинель свою и думая только о томъ, что теперь чувствуетъ она, какъ у ней болитъ голова; а можетъ быть начался уже бредъ и воcпaлeнie…
На дворѣ дикаго дома стояли докторскія сани, когда Борисъ и Ѳедоръ Петровичъ подъѣхали къ крыльцу. Борисъ успокоился и взбѣжалъ сейчаеъ же на верхъ.
Онъ взошелъ къ Софьѣ Николаевнѣ въ минуту, когда Эдуардъ Иванычъ сидѣлъ у стола и прописывалъ рецепты. Мироновна стояла противъ него. Видно было, что онъ ей давалъ передъ тѣмъ какія-то наставленія.
Одна половина алькова была открыта. У изголовья кровати стояла Аннушка, а Маша сидѣла въ ногахъ, на скамейкѣ. Аннушка прикладывала бѣлый, мокрый платокъ къ головѣ Софьи Николаевны. Все это показалось Борису чѣмъ-то нехорошимъ, зловѣщимъ. Въ коинатѣ уже чувствовался особый воздухъ, сопутникъ болѣзни… очень хорошо ему знакомый.
Тихо, на цыпочкахъ, приблизился Борисъ къ алькову… Имъ овладѣла робость и нѣкоторый стыдъ; ему хотѣлось спросить: можно-ли видѣть Софью Николаевну въ кровати.
Но въ эту минуту больная сдѣлала движеніе, и онъ увидалъ ея лицо, на половину закрытое платкомъ. Глаза были опущены, щеки горѣли, вокругъ глазъ точно уходили внутрь большіе синеватые круги. Борисъ подошелъ еще ближе къ кровати. Софья Николаевна лежала на спинѣ, склонивши голову на бокъ; что-то утомленное, страдающее чувствовалось во всемъ положеніи тѣла. Она покрыта была темнымъ одѣяломъ. Рѣзко отдѣлялась отъ него бѣлая кофта и бѣлыя, прозрачныя руки, опущенныя внизъ безъ всякаго движенія.
Борисъ молчалъ. Онъ боялся сдѣлать вопросъ Аннушкѣ, Машѣ; онъ боялся потревожить больную малѣйшимъ шорохомъ.
Она открыла глаза, увидала Бориса, взглянула на его синіе глаза, полные заботы и любви, и улыбнулась….
Медленно приподняла она лѣвую руку и протянула ему. Онъ схватилъ ее и горячо поцѣловалъ.
— Добрый мой… — тихо проговорила она… — не волнуйся, пожалуйста…
— Что вы чувствуете, тетя? — спросилъ Борисъ, нагнувшись къ ней.
— Боль въ головѣ и вотъ здѣсь. — Она указала на грудь, приподнялась на кровати и закашлялась.
Борису этотъ кашель показался очень нехорошимъ.
— Грудь болитъ? — спросилъ онъ.
— Да, — отвѣтила Софья Николаевна и опустилась на подушки.
Глаза опять закрылись, на губахъ осталась улыбка.
Борисъ обернулся въ сторону Маши. Маша приподнялась со скамейки, бросила на него глубокій взглядъ, тихонько прижалась къ нему и схватила его руку. Онъ поцѣловалъ ее въ голову.
— Тетя… бѣдная… — прошептала Маша…
Софья Николаевна раскрыла глаза и взглянула молча на Машу.
Борису сдѣлалось тяжело. Онъ подошелъ къ Эдуарду Ивановичу. Докторъ дописывалъ другой рецептъ. Дописавши, онъ всталъ и отдалъ его Мироновнѣ.
— Однѣ тутъ капли, дать когда принесутъ и на ночь; а микстуру черезъ часъ по столовой ложкѣ, —проговорилъ онъ съ разстановкой.
— Наружнаго ничего не дадите? — спросилъ тихо Борисъ…
— Не знаю, что будетъ вечеромъ…
Эдуардъ Ивановичъ подошелъ еще разъ къ кровати. Онъ вынулъ трубку чернаго дерева и приложилъ ее къ груди больной. Потомъ постукалъ; еще разъ приставилъ трубку и слушалъ нѣсколько минутъ, сморщивъ одинъ глазъ.
— Что вы маѣ прописали? — спросила Софья Николаевна.
— Микстуру… будьте такъ добры… черезъ часъ… васъ успокоитъ… и груди будетъ легче…
Все это Эдуардъ Ивановичъ выговорилъ очень кротко, и долго смотрѣлъ на больную; точно онъ по лицу ея хотѣлъ опредѣлить развивающуюся болѣзнь.
— Вечеромъ я буду непремѣнно, — добавилъ старичекъ и тихими шагами вышелъ изъ комнаты.
Борисъ бросился за нимъ.
— Эдуардъ Ивановичъ, ради Бога, — просилъ онъ, спускаясь съ лѣетницы… — скажите мнѣ: что у тетеньки?.. Ничего опаснаго?…
— Нѣтъ, ничего… пока еще не ясно…
— Да вы, пожалуйста, отъ меня не скрывайте. . если болѣзнь серьезная, лучше же сказать…
Они остановились на площадкѣ. Снизу поднялся Ѳедоръ Петровичъ.
— Ну, что? —спросилъ онъ тихо, подавая руку доктору — Здравствуйте, батюшка Эдуардъ Ивановичъ. Что такое случилось у нашей барыни?
— Сильная простуда… воспалительное состояніе… въ легкихъ не совсѣмъ хорошо… — прошепталъ старичекъ отрывисто.
— Но что же можетъ развиться? — спросилъ Борисъ, впившись глазами въ старичка, какъ бы желая проглотить у него въ душѣ всю его медицинскую мудрость.
— Не знаю; если къ вечеру груди не будетъ легче, — тогда можетъ быть воспаленіе.
— Въ легкихъ? — досказалъ Борисъ.
— Да, — отвѣтилъ кратко старичекъ. — Я прописалъ средство противъ пневмоніи…
