есть, я думала, что это всё — сказки. А, выходит, правда. И правда то, что мой папа, мой настоящий папа, из Эрталии? А Белоснежка — его двоюродная сестра? Или какая там… Троюродная?
— Верно.
— Но тогда… Сколько сейчас лет королеве Белоснежке? Она мне показалась очень юной.
— Вы ровесницы.
— Как это может быть? Когда мама была в Эрталии, Белоснежка была подростком, а мне… мне было два года!
— Поговорим завтра.
Я схватила его за рукав, буквально вцепившись:
— Нет. Сегодня. Сейчас.
Фаэрт задумался. Поколебавшись с минуту, кивнул:
— Хорошо. Идём в мой кабинет. Я покажу тебе, как работают миры и время.
Ничего себе предложение! Вся усталость разом с меня слетела. Я вскочила.
— Миры? Их много? А я могу путешествовать по ним? Ну, не в Первомир, но… в другие?
— Да, сможешь. Если, конечно, я разрешу.
Мы шагнули в чёрный прямоугольник зеркала, и оказались в уже знакомом мне кабинете. Фаэрт подошёл к столу. Коснулся пальцем странных спиралей, проходящих сквозь друг друга, которые я видела ещё в первый раз. Они тихо зазвенели под его рукой.
— Миров неисчислимое количество, — начал Фаэрт. — Они влияют друг на друга и проходят сквозь друг друга. Это сложно объяснить так, как оно есть. Если хочешь, можешь считать Эрталию, Родопсию и Монфорию порождением человеческого разума обитателей Первомира. И другие миры, в основном, тоже. Это не будет истиной, но будет близко к ней. Однако с тем же правом можно сказать и то, что сказки, легенды, фантазии людей Первомира это плоды влияния других миров.
Профессор универа, ни дать, ни взять. Я нахмурилась:
— То есть, Эрталия — всё же выдумка? Ставшая явью? Потому что её придумали братья Гримм?
— Не совсем, — Фаэрт поморщился.
— Не совсем, но я близка к истине? То есть, если я в детстве сочинила сказку про Кандрату, королеву синих шнурков, то где-то образовался мир Вонючих Носков и город Рваных Колготок?
Он покосился на меня:
— Странные фантазии для девочки… Нет. Не значит. Не всякая фантазия влияет на иные миры. Для этого она должна ожить. И, согласно сорок восьмому закону термодинамики, ожив, она отразится в среднем на пяти-шести уже существующих миров. Вселенная похожа на зал со множеством различных зеркал, которые отражают друг друга.
— А Первомир?
— Тоже зеркало. И тоже отражает отражения других зеркал, иногда перехватывая то, что изначально послало само, но через миллионы отражений оно может выглядеть совсем иначе.
— Поняла. А время? Мама рассказывала, что пока она была в Эрталии, у нас время не двигалось, а если так, то… То наоборот же! Белоснежка должна была прожить счастливую жизнь до глубокой старости и умереть, а мне бы и пяти лет не исполнилось!
— Время не столь прямо пропорционально, как принято считать, — Фаэрт устало присел на край стола. Он выглядел каким-то почти измученным и бледным. — Им можно управлять, его можно ускорять и замедлять. Так же, как и пространство. Каждый поворот времени вспять добавляет зеркал миров во вселенную.
— Тогда верните меня в тот день, когда я поехала в Выборг! И я просто никуда не поеду. А вам достанется ароматная тыква. Тоже неплохо.
Чертополох провёл рукой по лицу и мрачно взглянул на меня:
— Нет. Время Первомира изменить невозможно. Только в отражениях. Смотри, — он коснулся рукой шпингалета, перекрывающего модель, — это Первомир. Через него протягивается спираль остальных миров. Первомир в каждой секунде бывает лишь однажды.
— Не понимаю…
— В нём нет времени. В Первомире есть только миг: здесь и сейчас. Нет ни будущего, ни прошлого, только настоящее. Время в остальных мирах можно вращать, можно ускорять и замедлять, но тогда точки пересечения с Первомиром меняются.
Я сжала виски. Зачем так сложно-то⁈
— Хорошо, а тогда можно вернуть меня в день пробуждения в Эрталии? Я не стала бы запускать сказку и…
— Можно, — Фаэрт усмехнулся. Его кривая усмешка мне не понравилась.
— Я могу это сделать?
— Нет. Только хранитель времени.
Он выразительно помолчал, и я задала естественный вопрос:
— И какой ценой?
— Вот этой, — он коснулся изуродованной щеки. — Нарушать законы времени запрещено.
— Кем?
— А кем запрещено нарушать законы гравитации? Или законы сохранения массы? Нарушение любых законов всегда приводит к определённым последствиям.
Мы помолчали. Я попыталась вместить в себя всё услышанное. Вмещалось с трудом.
— Мама рассказывала, что фея Карабос уже помогала Золушке… Но Синди…
— Спираль, Аня. Это почти круг, но спираль. В трёхкоролевствии может быть тысячи Золушек. И тысячи Белоснежек. Сюжеты повторяются, разнясь лишь нюансами. Люди разные, их жизнь — разная. Сюжет — неизменен.
— А Кара это Карабос?
— Да.
— Другая, не та, которая помогала маме?
— Та же. Герои сказок меняются, но феи… Они вечны. Их невозможно убить, и невозможно лишить магии.
— А как же сожжение на костре?
Чертополох хмыкнул:
— Все сделали вид, что помогло.
— И ты… бессмертен? Как Кощей?
— Да.
Я вздрогнула. Поёжилась. Стало зябко.
— Аня, ты можешь уехать из Вечного замка с Гильомом. Ты можешь остаться со мной. Я даю тебе возможность выбора.
— Ха. С чего такая милость?
— Мне нужен ученик, — Фаэрт встал и подошёл к окну. — Возможно, я смогу тебя обучить чему-то толковому.
— С чего вдруг такие перемены?
Но колдун вдруг нахмурился и резко вытянул руку по направлению к городу.
— Что за… — пробормотал зло.
Обернулся ко мне. В его лице уже не было ни тени прежней усталости. Гнев. Удивление. Досада.
— Оставайся здесь, — бросил Чертополох. — Я скоро вернусь.
И шагнул в зеркало. А я опустилась в кресло и уставилась на макет спиральной вселенной.
Глава 29
Зеркальный коридор
Марион поднялся с колена, на которое приземлился в прыжке, огляделся. Отовсюду на него смотрел он сам.
— Проклятье, — прошептал принц, — я в зеркале.
— … лятье… лятье… лятье… — отозвалось стеклянное эхо.
— … кале… кале… кале… — ответило другое стеклянное эхо.
Надо было выбираться как-то из зеркального лабиринта. Принц не знал как, и вообще есть ли выход, но лучше сдохнуть, борясь за жизнь и свободу, чем умирать долго-долго и покорно.
— Здесь нет смерти, — напомнил он сам себе и двинулся вперёд.
Вечность. Не-жизнь.
Он шёл, продираясь через дробящиеся отражения, каждое из которых отражало его, искажая в световых преломлениях. Вот — высокий и тощий Марион, а вот — низкий, толстый, а вот… Марион-ребёнок, забившийся в угол и зажавший уши. Три поджарых гончих рвутся с поводков, рыча и лая, словно он — добыча, загнанный кролик.
А вот там Маргарита, любовница его отца, бьёт мальчика розгой по пальцам и шипит: «Ты — никчёмный, такой же, как
