ночь, холодно или жарко, тихо или шумно? Да, и какая теперь разница, ведь ему больше некуда спешить, больше не к чему стремиться… Он все потерял — девушку, лучшего друга, свой статус дерзкого «победителя по жизни», мотивацию и надежду… Как самый темный час, который всегда наступает перед рассветом, это был самый страшный момент в жизни, когда, вдруг, все стало напрасно, бессмысленно и не нужно.
Константин незаметно доплелся по лестнице до самого последнего пятого этажа. Здесь, прямо под самой крышей, лестница заканчивалась небольшой открытой площадкой — изящным маленьким балкончиком в венецианском стиле, огороженным невысокими каменными балюстрадами и украшенным парой стильных старых горгулий, которые помнили, наверное, всю историю этого города.
Их широкие массивные спины были утоплены в стене, а страшные грозные морды вот уже несколько столетий внимательно наблюдали за всем, что происходило во дворе своими огромными выпученными глазами. Они видели, как повзрослело несколько поколений, и вчерашние внуки сами превратились в прабабушек и дедушек. Коста осторожно подошел к самому краю балкона и, стоя, возле одной из горгулий, пробормотал себе под нос.
— Блин… а тут реально высоко! Здание старинное, пролеты высокие. Ведь это и есть тот самый балкон для неудачников, откуда спрыгнуло столько молодых отвергнутых любовников и… Ай!
Коста резко получил по затылку тяжелой каменной лапой горгульи.
— Да что это за мысли такие унылые! — прогнусавила она.
От удара у парня мир качнулся перед глазами, и в ушах зазвенели колокола. Но, честно признаться, стало немного легче — боль физическая на время отвлекла от душевной.
— Псс… парень, ты только не прыгай! Не стоит твоя профурсетка того! — продолжала гундосить левая горгулья, что была повыше и постройнее своей подруги. Наконец-то круги перед его глазами рассеялись, и Коста смог рассмотреть это каменное чудо — настоящее «произведение архитектуры». Ее яйцеобразная голова имела большой широкий клюв, от времени покрывшийся мхом, из-за которого, видимо, у горгульи и был такой гнусавый голос, звучавший, как из канализационной трубы. По форме голова напоминала страусовую, лишней была лишь только пара острых витых рогов на затылке, как у антилопы. Между ними прочно сидело заброшенное воронье гнездо, свитое из прутьев, соломы и цветных кусков пластика от различных упаковок. — Спокойнее, ладно? Отойди от края!
— Да я и не собирался никуда прыгать! — стал оправдываться Коста, краснея за полу-вранье и потирая ушибленный затылок. — Хорошо-хорошо, уже отхожу!
Очевидно, горгульи охраняли этот балкон так долго, что успели повстречать аж дюжину отчаявшихся молодых людей с разбитыми сердцами. Юноши и девушки вбегали вверх по лестнице, убитые горем — предательством, изменой или разлукой, и, не в силах пережить происходящее, бросались вниз с балкончика, разбиваясь вдребезги о каменную плитку двора. Пару секунд слушая гулкие неровные удары своего несчастного разбитого сердца, Коста тоже думал сигануть вниз, оставив все свои проблемы на этом балконе.
— И что мне остается делать? Я потерял все! — тихо ответил он, оправдывая свое отчаяние. — Она бросила меня ради моего же лучшего друга! Только что я застукал их полуголых на кухне ресторана! Они… вместе… пили кофе из одной чашки на двоих… с одинаковыми трубочками в виде сердечек! Ясно?
Последнюю фразу Коста произнес дрожащим и таким подавленным голосом, будто бы это было наивысшее предательство, хуже и страшнее которого в этой жизни ничего случиться не может. Вот так всегда бывает порой, что люди в порыве отчаяния накручивают себя так, что любая малейшая ерунда для них превращается в нечто страшное и несовместимое с жизнью.
— Курить тут тоже нельзя! — глухо прорычала вторая горгулья, сильно шепелявя. Ее морда была еще страшнее и нелепее, чем у первой — большая львиная голова с широкой пастью и тремя клыками, за косматой каменной гривой, поросшей мхом, виднелись расправленные орлиные крылья. Все указывало на то, что раньше у этой «красавицы» клыков было больше. Левый верхний не выдержал, раскололся посередине и отвалился, а правый нижний держался на честном слове, тоже готовясь оставить свою каменную хозяйку до лучших времен. — Мусорить и плакать тоже!
— Я не буду ни курить, ни мусорить, ни плакать, — тихо ответил Коста, присаживаясь на корточки, — я больше ничего не хочу и не буду делать!
— А вот и будешь! — прикрикнула на раскисшего парня каменная страусиная морда, — а ну-ка убери с моей головы эту шушеру! И… почеши мне клюв! Видишь же, что я до него не достаю лапами! Уже третью сотню лет он нечесаный!
В ответ Коста лишь тяжело вздохнул и закрыл глаза, он, конечно же, ничего так и не убрал, и не почесал. Пожалуй, каждый несчастный парень проходил через такое состояние: одиноко стоял с разбитым сердцем на краю пропасти, слыша пару разных голосов за своими вздрагивающими плечами.
— Ах ты маленький сраненок! — зло прорычала в его сторону львиная морда. Коста обернулся в пол-оборота и только сейчас заметил под кошачьим приплюснутым носом горгульи пару темных каменных завитков, выпуклых и закругленных, как большие улитки. Это были своеобразные усики, один из которых успел отвалиться от времени, и сейчас лежал возле массивных львиных лап чудовища словно окаменелый многовековой экскремент неприглядного вида. А рядом с ним валялся довольно увесистый булыжник, неясно откуда отвалившийся. Каменное чудо-юдо продолжало свои ехидные издевательства. — Делай, что тебя просят, или сигай вниз с балкона! Твоя пассия тебя ненавидит! Ты теперь третий лишний и никому не нужен! Никчемность и ничтожество! Ты больше никогда ее не увидишь, так же, как и я свою задницу! Закрой глаза и сигай вниз!
Коста послушно залез на вершину балюстрады, не чувствуя под собой ватных ног. Старая штукатурка жалобно захрустела под рифленой подошвой его дорогих кроссовок. В этот момент из-за его правого плеча раздался второй голос, резкий гнусавый:
— Стой! Ты же можешь угодить в кусты роз! Будешь вытаскивать вечность шипы из своей пушистой…
— Да не прыгаю я! — огрызнулся Коста, по его спине забегали мурашки — он с ужасом представил себе такое фиаско.
— Давай живее! Ты заслоняешь мне рассвет! — рычал шепелявый голос за его левым плечом. — Неудачник!
— Стой, пацанчик! А ты ничего не попутал? — загундосила страусиная рожа, трубя громче, чем слон в свой хобот. — Может, ты просто придумал себе, что это были «шуры-муры»? Ты точно все помнишь?
Коста так резко развернулся, что едва не слетел с бордюра. Он словно забыл, что сейчас балансирует над пропастью между жизнью и смертью. Но трагедии не случилось — чувство отменного беличья равновесия, адреналин и обида на происходящее помогли ему удержаться на месте.
— Да я, наоборот, хочу все забыть!! Тупая ты каменная
