Джон идет нарасхват. Его увлекают.
Все оставили Энн и посла. Отца увели американские миллионеры куда-то вниз. Словно в глубинах этого военного корабля, с его вооруженными часовыми, впередсмотрящими, и с заряженными пушками, так что весь бал опоясан оружием — крюйткамера наполнена не снарядами и порохом, а золотом и ценными бумагами. Две канонерки, охраняя это богатство, время от времени подают из ночи сигналы и ходят в поисках империалистов[36] Е и пиратов.
Золото никогда не влекло сэра Джона. Он человек науки и нравственных теорий. Люди предприимчивости, силы денег и влияния на общество, как и эксплуатируемые и страдающие, занимают его. Он изучает их, как лекальные кирпичи, керамику и архитектуру храмов и дворцов страны Сиама и Японии. Для него сегодняшние собеседники-миллионеры — это американские живые детали архитектуры будущего мира, и он, как последователь Бентама, не проходит мимо них.
Энн легка и весела и безукоризненна в своем достоинстве. Она, конечно, очень умна. Она прошла первый вальс с черным как смоль молодым португальцем, в прошлом командиром фрегата, который перешел служить в колонию своих предков и стал вице-губернатором Макао. Единственный католик на балу.
Энн как святая… Она святая дева. Капитан Смит уже заметил когда-то, что в колонии нет старых дев. Чуть легкий оттенок зла иногда заметен на ее миловидном лице. Как и летучий интерес к библиотеке посла был ловко скрыт ею. За миг она обежала корешки за стеклом потускневшим взглядом. Джеймсу, производившему сыск, этого было достаточно для начала.
Они сидели на расстоянии друг от друга, и Энн, жестикулируя и вставая, могла распоряжаться пространством, как балерина, привыкшая чувства и мысли выражать движением.
О чем же она говорила?
Она говорила так же легко и жизнерадостно, как танцевала. В эту тропическую ночь сэр Джеймс начинает бредить, он, северный человек, не привык к чему-то подобному; он долго жил в Оксфорде, недолго был членом парламента, много времени проводил в поместье в Шотландии и несколько лет жил в Канаде. Он загипнотизирован местными рассказами о нравах молодых аристократов колонии. Он легко переносит тропическую жару, но его ранят впечатления. Энн кажется римской статуэткой богини, на которую можно молиться, а, по европейской нелепости, на нее набросили туалет светской леди. В ее глазах оттенок гордости и боль длительной истомы, как у юной монашенки, заточенной в неволе. Ее формы оскорблены, и оттенок зла заметен на мыслях…
Смысл ее слов, как начал понимать сэр Джеймс, был для него издевательски скучен. Это то же, что сам он говорил всю жизнь, проповедуя свои убеждения или слушая единомышленников или мастеров красноречия в аудиториях.
Общество и ее семья оставили их наедине. Никто бы не подумал, что мелькало в голове сэра Джеймса при виде ее античности, облаченной в современное лицемерие. И в конце концов, общий закон колонии: люди знают, что делают, и никто не вмешивается в личную жизнь.
Поначалу Энн сказала, с какой благодарностью приняла приглашение. Она всегда рада праздникам, которые устраивают моряки на своих кораблях.
Она говорила правду. Подымаясь на борт уходящего в море корабля, чувствуешь себя как азартный игрок или как хищник, искусно минующий расставленные капканы с приманками. Пробуждается инстинкт игры.
Потом она заговорила о том, что китайский народ совершенно пригоден к современному развитию; желтая раса не только вправе пользоваться всеми благами европейской цивилизации; она сама обогатит мир.
«Как это приятно говорить под бальную музыку!..» — подумал Джеймс саркастически.
Она уловила невысказанный смысл и слегка прикусила язычок. Могла быть искусной притворщицей, закалена огнем солнца, как тропический идол. Но она продолжила свою лекцию.
Энн серьезно заметила, что во время кантонской катастрофы не была на стороне отца, но вполне оправдывает его, иначе невозможно было поступить; наивно сомневаться. Она смело и свободно заговорила о большой политике, но в ее почти библейской праведности казался грех и ласка кощунства. Сэр Джеймс досыта накормлен такими разговорами в Кристиан колледж. Она смеялась ему в глаза. В то же время он улавливал ее готовность отразить любой, ею же вызванный намек на любезность. Он искусно удерживал себя, не давая ей такого повода, но начинал чего-то бояться.
От кокетливой и элегантной притворщицы эти речи как юмористические рассказы на темы его собственной жизни. Модная святая из Гонконга начинала овладевать им как колдунья. Она заманивает и дразнит, выставляя, как в кривом зеркале, его собственные понятия, и так радушно пародирует их. Спектакль театра почтительной насмешки и яда. Это зло!
Сэр Джеймс почувствовал, что его кинуло в холодный пот. «Катти Сарк… Ненни Катти Сарк!»[37] Он вспомнил старинную морскую легенду. Ведьма в виде нежной, почти обнаженной юной красавицы, в коротко обрезанной рубашке скользит по волнам, ее голые ноги легко бегают по мачтам, мелькают по палубе. Она появляется в кабинах моряков, чтобы сделать их навеки несчастными. К ней все стремятся, во всех она пробуждает чувства, рассудки затмеваются и гаснут, ведьма в светлом образе остается неуловимой. Имя Катти Сарк давали кораблям рабовладельцы и пираты. Теперь, в эру чайных клиперов, его вспомнили снова.
Она проповедовала сэру Джеймсу идеалы в духе классического благонравия, а он готов был принять это за кокетство, так она мила. Ее локти и локоны тянут к себе, но она рыцарски благородна и шпагой проповеди отбивает пылкие чувства.
Посол пригласил свою даму наверх. Мальчики, словно угадывая, как его дама любит объятия морской ночи, кинулись к веревкам и, как легкий парус, мгновенно убрали весь гигантский купол над палубой. Балки и стропила оказались веревочными декорациями. Тропическая ночь открылась с океаном звезд и засияла над палубой в огнях и цветах. А вдали над горизонтом всходило созвездие Южного Креста.
Двое долговязых американских сенаторов с терракотовыми лицами и с боксерскими кулаками были центром общества и внимания у стола, где продолжался пир Вакха. Матросы на серебряных блюдах расставляли — только что из кухни — горячих индеек с фруктами, среди бокалов и французских бутылок со льда, похожих на цветные сталактиты.
На подбежавшей с моря волне загорались огни, они рушатся грудами и в россыпь. Море в огнях, оно загорается от малейшего трепета. Машина парохода заработала, начинается вторая половина ночи. Обратный путь.
Ударили барабаны, трубы заиграли марш, и красные мундиры зашагали по палубе, как бы заново начиная все.
Посол прошел тур вальса и очень понравился всем, особенно дамам старшего поколения.
На следующий танец Энн опять приглашена португальцем из Макао. В руке у нее красные цветы. Ее волосы в розовых цветах, большое декольте открывает молодую
