Богине Целесте (лат. «Небесной»), покровительнице «священного блуда» (храмовой проституции), да и проституции вообще, удалось избежать начавшихся при Константине I сумерек языческих богов. Древнейшая в мире профессия оказалась неуязвимой для гневных стрел новой христианской веры, как в ее православной, так и в ее арианской разновидности. И продолжала жить и процветать в сени этого почтенного, уже в силу своей древности, даже не вызывавшего особых нареканий у карфагенян, вследствие своего нечестивого архаизма, храмового комплекса римской преемницы древней карфагенской Астарты-Танит («Госпожи»), вопреки всем гневным инвективам вандальского арианского духовенства. Улица богини Целесты осталась и в вандальском Карфагене тем же, чем она была при римлянах. Да и в расположенных невдалеке «позорищах» (т. е. театрах, если говорить по-древнерусски) — Одеоне и Амфитеатре — продолжали разыгрываться непристойные спектакли, привлекая массу зрителей.
Кажется, нравственность римлян и пунов заботила Гейзериха в несравненно меньшей степени, чем нравственность его родных вандалов, чьи моральные достоинства и добродетели (прославленные, как присущие германцам вообще, еще Корнелием Тацитом, как достойный подражания пример и образец для своих изнеженных, расслабленных и развратившихся римских сограждан) он стремился сохранить, если не целиком, то хотя бы частично. Он был готов позволить афроримлянам предаваться порокам по примеру темнокожего «африканского селекционера» комита Гильдона, объявившего себя в свое время царем и занимавшегося безуспешным, но отрадным для вуайериста скрещиванием, при всем честном народе, белых женщин с черными мужчинами с целью выведения пегого потомства. Лишь бы только его соплеменники-вандалы слушались только его, их царя Гизериха, не увлекаясь радостями прежде не известной им растленной жизни с ароматом роз и гиацинтов, используя выражение Александра Грина в «Золотой цепи». При этом, однако, как происходило почти всегда в истории нравов и законодательства о нравах, мужчин-вандалов за супружескую измену почти не наказывали. А вот женщин-вандалок, изменявших своим мужьям, подвергали позорным наказаниям такого рода, что самого высоконравственного Гейзериха можно было, при желании, заподозрить в тайном пристрастии к эротическим «позорищам». Так, например, если верить Виктору Витенскому, замужняя вандалка была, в наказание за измену своему законному супругу, выставлена голой на всеобщее обозрение. При сыне Гейзериха, царе Гунерихе, практиковалось наказание в виде езды на осле (распространенное в Германии еще в пору Средневековья). Неверную жену, едва прикрытую коротенькой рубашкой или совсем голую, сажали задом наперед на ишака, с ослиным хвостом в руке, и водили по городу, на потеху его гражданам и в поношение «изменщице» (впрочем, порой такой же каре подвергали и ее партнера по супружеской измене). В Карфагене дополнительную пикантность этому наказанию, видимо, германскому по своему происхождению, придавала слава ишака как символа мужской потенции — животного бога плодородия и похоти Приапа.
Как раз в деле изобретения все новых позорных наказаний вандальские цари часто проявляли недюжинную фантазию. Так что порой неверная жена исключалась из сословия свободных вандалок и насильно отдавалась в жены бедному афроримскому колонисту, как недостойная впредь быть женой свободного вандала. Впрочем, сообщалось и о православной подданной вандальского царя, отданной, в наказание за супружескую измену, в жены простому погонщику веблюдов.
Примечательной представляется автору этих строк та прямо-таки трогательная наивность, с которой Гейзерих, похоже, верил в свою способность сдержать или свести на нет, так сказать, нейтрализовать, чисто командно-административными методами, естественную и типично человеческую склонность, стимулируемую оседлой жизнью, ростом благосостояния и благодатным климатом. В необходимости принятия незамедлительных и эффективных мер «Зинзирих» не сомневался ни на йоту. И разрушением храма Целесты (если оно действительно произошло) Гейзерих доказал, в конце концов, свою готовность даже пойти на реальные жертвы ради соблюдения чистоты нравов своих вандальских подданных «и иже с ними»…Мало того! Порою он, похоже, сам был склонен смотреть на себя как на «Бич Божий», орудие Божьего гнева для вразумления грешников, нуждавшихся в исправлении и наставлении на путь истинный. Не зря же ему приписывается характерное в этой связи заявление, что целью его грабительских морских экспедиций являются грешные земли: «Куда идут мои корабли? В землю, прогневившую Бога!» (как писал Сальвиан Массилийский в своем трактате «О Божественном управлении»). Вспомним, уважаемый читатель, аналогичное изречение, вложенное Прокопием Кесарийским в уста Гейзериху, ответившему на вопрос своего кормчего, против какого народа он велит плыть: «Разумеется, против того, на кого прогневался Бог!»
Однако после смерти властного старого царя исчез и страх перед насаждаемой им пуританской моралью. Распутство во всех своих видах перестало скрываться от «зорких глаз общественности и государства». Причем этот нравственный упадок произошел столь стремительно, что поневоле задумаешься над вопросом: был ли Порок действительно искоренен под властью Гейзериха, или же лишь загнан в подполье? Поистине безудержным стал после его ухода в мир иной процесс, приведший, в конце концов, к гибели царства вандалов в Африке (да и не мог не привести к его гибели), хоть он и был, естественно, не единственной ее причиной, неотвратимо изменившей к худшему политические условия существования основанной Гейзерихом «земноводной» державы. Тем не менее, Прокопий Кесарийский, красноречивый очевидец гибели вандалов, посвятил нравственному упадку этого северогерманского народа-странника, происшедшему после его переселения на юг, весьма содержательный и многозначительный фрагмент в главе VI второй книги своего труда «Война с вандалами»: «Из всех известных нам племен вандалы были самыми изнеженными, самым же закаленным было племя маврусиев (мавров — В. А.). С того времени, как они (вандалы — В. А.) завладели Ливией, все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит земля и море. Все они по большей части носили золотые украшения, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шелковым (в оригинальном греческом тексте Прокопия — «серским», т. е привезенным из Серики — римское название Китая. — В. А.), проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хорошим пением и представлениями мимов; все удовольствия, которые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей к области музыки и зрелищ считается наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жило в парках, богатых водой и деревьями, часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры. Маврусии же живут в душных хижинах, где тяжело дышать и летом, и зимой, и во всякое другое время года, но заставить их уйти оттуда не может ни снег, ни солнечная жара, ни какое-либо другое неизбежное зло жизни. Спят они на голой земле, самые богатые из них — подостлав под себя, если попадется, овечью шкуру. У них нет обычая менять одежду, сообразуясь со временем года: в любое время они одеты в толстый плащ и в грубый хитон. Нет у них ни хлеба, ни вина, ни чего-либо иного хорошего, но только полба, пшено и ячмень, и то не поджаренный, не молотый или обращенный в крупу, но совершенно такой, каким едят его животные».
