им не делать этого.
― Почему?
― Потому что раньше мы были друзьями. И я решил, что у него и так все плохо после того, что случилось с… ну, ты понимаешь. ― Дэвис неловко пожимает плечами.
Мать Салливана только что убили. Может, поэтому он и сорвался. Но что-то все равно не так.
Жара в комнате продолжает нарастать. Пот струится по моему позвоночнику. Я вижу Карла Блайта, Маркуса Фергюсона, девочку из моего класса физкультуры… знакомые лица, отягощенные возрастом, весом и новыми прическами. Прошедшее десятилетие — это кривое зеркало, исказившее и деформировавшее моих одноклассников.
Почему они здесь? Что происходит?
Салливан сидит в ловушке на другом конце комнаты с Ангусом и совершенно не слушает, что говорит ему на ухо мой босс, его темный взгляд то и дело возвращается ко мне и Дэвису.
Он выглядит рассерженным.
Кажется, что комната сжимается… Я знаю, что это ловушка, но не представляю, когда она захлопнется.
― Как давно вы встречаетесь? ― Дэвис подходит ближе. ― Потому что если это несерьезно…
― Извини. ― Я только что заметила Мартинику. Пробившись сквозь толпу, я хватаю ее за руку.
― Привет! ― щебечет она. ― Ты…
― Здесь полно людей из моей школы.
― Что ты имеешь в виду?
― Она, она, он… ― Я указываю глазами, в то время как Мартиника, как всегда действующая незаметно, поворачивается всем телом и щурится, словно пытается прочитать тест на зрение.
― Я не приглашала никого из этих людей.
― Я знаю, ― шиплю я. ― Это была…
― Наслаждаешься вечеринкой? ― мурлычет Джессика, пробиваясь сквозь толпу, как ледокол.
Иногда я думаю, что Джессика — источник всех этих голливудских слухов о пожирании младенцев: чем злее она ведет себя, тем красивее становится. Сегодня она действительно превзошла саму себя, сделав макияж с блестками и нарастив волосы до пояса. В туфлях на платформе и халате-кимоно она похожа на космическую императрицу, словно ее должны нести на паланкине несколько мускулистых мужчин без рубашек.
Это пугает. Даже Мартиника выглядит испуганной.
― Я спросила Консуэлу, нет ли у нее еще…
Джессика прерывает Мартинику, словно ее не существует, ее бледные глаза смотрят только на меня.
― Я подумала, что тебя впечатлило, сколько твоих школьных друзей мне удалось разыскать.
― Я просто ошеломлена.
Если бы Джессика вкладывала в свою музыку столько же усилий, сколько в свою злобу, сингл, играющий на повторе по всему дому, мог бы быть терпимым, а не мучительным.
Она улыбается, как кошка, рот искривляется в ухмылке, зеленые глаза широко раскрыты и не мигают.
― Я разговаривала с ними всю ночь напролет… копала компромат на Тео Махони. Но это трагично, правда… половина из них даже не помнит тебя.
Она бросает на меня жалостливый взгляд, но в нем нет жалости, только веселье и презрение.
― Не могу сказать, что удивлена подтверждением того, что ты была занудой и неуклюжей неудачницей. Мало что изменилось, разве что кто-то научил тебя лучше одеваться.
Ее глаза опускаются к платью цвета океана, которое выбрал и оплатил Салли. Мое лицо горит.
Даже для Мартиники это перебор.
― Знаешь, что, Джессика…
Джессика мгновенно набрасывается на нее.
― Тебе лучше хорошенько подумать о том, что ты скажешь дальше. Ангус уже близок к тому, чтобы уволить тебя в следующий раз, когда ты опоздаешь. ― Она щелкает пальцами перед лицом Мартиники. ― Так что, если не хочешь изнашивать эти поддельные туфли в поисках работы, лучше верни свою задницу на кухню.
Мартиника замирает то ли от страха, то ли от ярости. Зная ее, можно уверенно сказать, что это последнее. Ее маленькие кулачки сжаты по бокам, и я готова поспорить, что ей бы не хотелось ничего больше, чем высказать Джессике все, что она о ней думает.
Но я также знаю, что моя дорогая, щедрая, буйная подруга чертовски ужасно умеет вести бюджет и, как правило, в конце месяца на ее счету остается пять баксов. Если ее уволят, она потеряет квартиру. Поэтому я ловлю ее взгляд и слегка качаю головой.
― Хорошо, ― цедит Мартиника сквозь зубы и уходит на кухню.
Джессика смотрит ей вслед, впитывая разочарование и унижение Мартиники, как самая поганая губка в мире. Только после этого она обращает свой яд на меня.
Она постукивает длинным блестящим зеленым ногтем по губам.
― На чем мы остановились? Ах да… на твоей удручающе унылой школьной жизни. Нет ничего удивительного в том, что ты была полным ничтожеством, и еще меньше удивительного в том, что ты была жалкой и слабой. Забавно то, что никто не помнит тебя с Салливаном?
У меня ощущение, что по всему моему телу прошлись наждачной бумагой, кожа содрана, обнажена.
― Я никогда не говорила, что мы встречались тогда.
― Вы даже не были друзьями.
― Мы знали друг друга.
― Я так не думаю. ― Ее голос низкий и мягкий, но он тянется ко мне, как когти. ― Не думаю, что ты вообще его знала. Думаю, он нашел тебя пару месяцев назад, когда понял, на кого ты работаешь. Думаю, он использует тебя, чтобы сблизиться с Ангусом. И я думаю, что вся эта история, где он притворяется, что влюблен в тебя — это большой гребаный спектакль, в который никто не верит, потому что посмотри на него и посмотри на себя…
Мой взгляд находит Салливана в другом конце комнаты, все еще запертого пьяным Ангусом. Он смотрит на нас с Джессикой и больше не выглядит сердитым… только грустным.
Его лицо неподвижно, глаза темные и глубокие, и я не знаю, выглядел ли он когда-нибудь более красивым. Слова Джессики шипят у меня в ушах…
― Ты неудачница, Тео. Ты была неудачницей в школе, такой ты и осталась. Потому что люди не меняются, на самом деле. Особенно такие, как ты. Ты не была нужна ему тогда, и ты не нужна ему сейчас. Он использует тебя, но ты слишком глупа, чтобы это понять.
Она словно вытаскивает самые мрачные мысли из самого отвратительного, самого грязного угла в моем мозгу. Все, чего я боюсь… все, о чем я думаю, когда сомневаюсь в себе. Что я не стала сильнее, умнее или храбрее… что я только обманываю себя.
С каждым выдохом я опускаюсь все ниже.
Все надежды и счастье, которые были во мне, умирают в груди и вытекают наружу в виде невидимого черного тумана, который Джессика втягивает
