Господин Ланглуа видит и слышит только себя. В своем стремлении к насилию он не колеблется, он не раздумывает, ударить или нет, его нисколько не занимает, причинит он боль или нет. Есть мгновение до побоев, есть мгновения после побоев, и есть сами побои. Удар для него – это единица времени. Одновременно бесконечная и неуловимая.
Он входит и смотрит на нее, спрашивает:
– Где он?
Она с трудом садится, затылок раскалывается от боли.
Солги.
– Кто?
– Малец.
Солги.
– Сегодня он ночует у своего приятеля, у соседей, они давно договорились. Мы отвели его к Измаилу после ресторана.
Сандрина надеется, всеми силами души надеется, что он подкарауливал их на улице, но после них не зашел в дом, не считал, сколько раз останавливался лифт, не слышал их шагов. Она смотрит на него тупыми коровьими глазами и строит из себя дуру. Ее много лет принимали чуть ли не за умственно отсталую, считали, что она не от мира сего, так что эта мина у нее хорошо получается. Щеки обвисают, глаза пустеют и стекленеют. Она словно накидывает на себя маскарадный костюм: тупая корова Сандрина податлива, покорна, покорена. Эта Сандрина не смеет лгать. И, похоже, ей верят.
Она не шевелится. Пальцы сжимают цепочку.
Он приближается.
Она отшатывается. Он почти спокоен. Почти – дыхание чуть-чуть учащенное, лоб слегка влажный. Он не кричит на нее, но она объята ужасом.
Он протягивает руку и хватает ее за волосы. Сандрина съеживается, чувствует, что приближается буря. Она прекрасно знает, что означает этот жест, догадывается, что за ним последует.
Она так сильно прижимает голову к груди, что кажется, шея исчезает и осталась только сгорбленная спина. Его пальцы обжигают. «Нет», – шепчет Сандрина, хоть это и одно из запретных слов. Несколько недель назад, в другом доме, он гладил ее по волосам. Нежно, как она думала.
Он смотрит на нее и сжимает кулак.
«Нет», – снова шепчет Сандрина.
«Нет», – умоляет она.
Кожа на голове уже пылает. Он тянет, тянет, тянет, и голова Сандрины невольно подчиняется этой злой силе, локти скользят по одеялу, она рефлекторно сдвигается, меняет позу, ищет положение, которое облегчит боль.
Он стаскивает ее с кровати, не быстро, но с решимостью, и, когда она падает на пол, не отпускает. Сандрина бьется, пытаясь подняться на ноги, и уже не шепчет, а кричит. А он, продвигаясь в гостиную и волоча ее за собой, начинает говорить.
Он не рычит, нет, он говорит:
– Видишь, что ты наделала. Все это из-за тебя, тупая корова, блядь.
Сандрина кричит, кричит как можно громче: «НЕТ! НЕТ!» Дверь в квартиру нараспашку, Анн-Мари распростерта на полу, может, она уже мертва. Бедная, бедная Анн-Мари, она никогда ничего плохого не делала, и Сандрина еще яснее понимает, что сейчас будет. Она кричит, рыдает, зовет на помощь. Ее крики разносятся по коридору, слышны на лестничной клетке – кто-нибудь придет, придет на помощь. Она зовет, зовет снова и снова: кто-нибудь придет, кто-нибудь придет…
Господин Ланглуа останавливается посреди гостиной, в которой Патрис развел столько цветов, в которой ей, Сандрине, отвели место, в которой верный Пикассо дежурил у ее раскладушки и Сандрина говорила ему: «Все будет хорошо, все будет хорошо…»
Он одной рукой открывает дверь на балкон и выталкивает Сандрину наружу. Сандрина падает на плитку, шершавую и влажную от дождя. Ее голова горит, ладони горят, колени горят… На улице холодно, и дыхание вырывается изо рта отчаянными облачками. Она переводит дух и снова начинает умолять, она умоляет: «Нет! Нет, прошу, не надо!»
Она видит, как ноги господина Ланглуа перешагивают порожек и ступают на мокрый пол, сначала одна, потом вторая. Он говорит: «Это твоя вина, это ТВОЯ ВИНА». Он замахивается. Она хрипит: «НЕТ!» – но бесполезно, он бьет ее, бьет ногой, со всей силы, прямо в живот. От удара она складывается пополам, она думает о крошке, она повторяет: нет, нет, нет, сворачивается клубком, сжимается, как только может, вокруг крошки, чтобы защитить то, что осталось. Кто-нибудь придет, кто-нибудь придет; она скулит, она повторяет: «Пожалуйста, умоляю!»
Он снова бьет носком ботинка сначала по бедру, потом выше, по почкам. Сандрина думает, что и вздохнуть не может, но нет, она кричит. Боль ужасающая. Кто-нибудь придет.
– Видишь? Видишь, что я из-за тебя делаю? Видишь, что ты натворила? Ты что? Увидела эту суку и подумала, что можешь поступить, как она? Что можешь уйти? Да кто ты такая, жирная блядь, корова, за кого ты себя принимаешь?
Он пинает ее, а она, оставаясь зажатой, кричит:
– Стой! Стой! Я, я виновата! Прости! Прости!
Он наклоняется и хватает Сандрину под мышки; косточки бюстгальтера сдирают кожу под грудью. Он ставит ее на ноги и прижимает к перилам балкона:
– Видишь, видишь, что ты наделала!
Она стонет:
– Прости! Прости! Остановись, не надо, я вернусь, если хочешь, я больше никогда не уйду, прости!
Но он не слышит, он говорит только о том, как она унизила его, о ее наглости и ничтожестве, что она пустое место, кусок дерьма. Неужели она думает, что найдет кого-то другого, она – тупица, жаба? Или уже нашла? Кто тебя трахает, блядь такую?
Он говорит:
– Все, я сыт по горло, больше никакие шлюхи мне не нужны. Но тебя, тумба, тебя я не отпущу.
Он сдавливает шею Сандрины, и ее крики переходят в хрип. Спина и ноги вдавливаются во влажный бетон, металлическая подставка для цветочных ящиков больно впивается под лопатки. Она хочет выдавить из себя еще одно «нет», но из горла выходит только сипение. Ей жарко, кровь приливает к голове, ищет выхода, она задыхается, она стискивает запястья господина Ланглуа, пытается их расцарапать, она уже не слышит ничего, кроме отчаянного биения пульса в висках. Царапать не получается, и на последних остатках воздуха она хочет вымолвить «нет», но не издает ни звука, в глазах вспыхивает красный свет, и в этом гаснущем свете она замечает в гостиной какое-то движение. Против воли ее глаза останавливаются на маленьком силуэте в пижаме, и она снова пытается крикнуть «Нет!» – но теперь не ради себя.
Нет, нет, только не он, только не Матиас, пусть придет кто-нибудь другой.
От мужчины ее взгляд не ускользает, его пальцы чуть разжимаются, и Сандрина с каким-то животным хриплым звуком отчаянно хватает ртом воздух. Любопытство берет верх, он оборачивается и видит мальчика.
Сандрина кашляет, отдувается.
Матиас. Надо поднять голову. Нельзя закрывать глаза.
Открой глаза. Смотри. Матиас.
Господин Ланглуа заходит в гостиную и приближается к ребенку.
Тень
