V
Внешний круг был уже почти готов. Не хватало небольшого куска – дуги примерно десять футов длиной, – но, не считая этого, низкая шестидюймовая стена, окружавшая мишень и заключавшая в себе гигантский ребус, была непрерывной. Три концентрических круга – самый большой диаметром в сотню ярдов, – разделенные десятифутовыми промежутками, образовывали край узора, разбитый на четыре сегмента лучами огромного креста, расходившимися от середины, где была построена маленькая круглая платформа в фут высотой.
Пауэрс работал быстро: засыпал в мешалку песок и цемент, лил туда воду, пока не получалась грубая паста, а потом относил смесь к деревянным формам и выливал ее в узкий канал.
Через десять минут он закончил, быстро разобрал опалубку еще до того, как раствор успел застыть, и забросил доски на заднее сиденье машины. Вытирая ладони о штаны, он подошел к мешалке и вручную откатил ее на пятьдесят футов от круга, в длинные тени окружающих холмов.
Даже не остановившись, чтобы оглядеть гигантский символ, над которым терпеливо работал столько дней, Пауэрс сел в машину и уехал, поднимая за собой клубы белой, как кость, пыли и рассекая надвое озера фиолетовых теней.
Он подъехал к лаборатории в три часа и выпрыгнул из машины, пока та еще не успела остановиться. Внутри он первым делом включил свет, а потом оббежал все помещение, опуская солнцезащитные экраны и закрепляя их в отверстиях на полу – по сути, превращая купол в стальной шатер.
За его спиной тихо шевелились в своих аквариумах и клетках растения и животные, реагируя на неожиданный прилив холодного люминесцентного света. Игнорировал Пауэрса только шимпанзе. Он сидел на полу своей клетки, невротично запихивая детали головоломки в пластмассовое ведерко и взрываясь приступами внезапной ярости, когда они отказывались туда помещаться.
Пауэрс подошел к нему и заметил, что из помятого шлема торчат осколки армирующего стеклопластика. Шимпанзе уже успел в кровь разбить себе лицо и лоб. Пауэрс подобрал останки герани, выброшенной за прутья клетки, привлек с ее помощью внимание шимпанзе и кинул ему черную таблетку, извлеченную из пузырька в ящике стола. Шимпанзе схватил ее быстрым движением, несколько секунд пожонглировал ею вместе с парочкой деталей, не отводя взгляда от ведерка, а потом выхватил таблетку из воздуха и проглотил.
Не тратя времени, Пауэрс снял куртку и направился к рентгеновскому столу. Раздвинув высокие двери, он открыл длинное зеркальное металлическое рыло «Макситрона» и начал расставлять свинцовые экраны вдоль дальней стены.
Через несколько минут с гудением пробудился к жизни генератор.
Актиния встрепенулась. Купаясь в теплом сублиминальном море нарастающей вокруг радиации, подстегнутая бесчисленными океаническими воспоминаниями, она осторожно потянулась через аквариум, слепо нашаривая тусклое маточное солнце. Ее щупальца изгибались, тысячи дремлющих в их кончиках нейронов перестраивались и делились, и каждый пускал в дело высвобожденную энергию своего ядра. Выковывались цепи, решетки складывались в фасеточные линзы, которые медленно фокусировались на ярких спектральных очертаниях звуков, танцевавших, точно фосфоресцирующие волны, в темной полости купола.
Постепенно возникло изображение – огромный черный фонтан, изливающий бесконечную струю сияющего света на круг лабораторных столов и аквариумов. Рядом с ним двигалась фигура, регулировавшая хлещущий из жерла поток. Ее переступающие ноги выбивали из пола яркие вспышки цвета, ее руки, скользя по столам, рождали завораживающую светотень, шары синего и фиолетового света, моментально взрывающиеся во тьме, точно миниатюрные снаряды-звезды.
Фотоны шептали. Созерцая мерцающий вокруг нее занавес звуков, актиния продолжала непрерывно расти. Ее ганглии соединялись, повинуясь новому источнику стимулов – тонким диафрагмам в верхней части хорды. Молчаливые очертания лаборатории начинали исходить тихим эхом; волны приглушенных звуков обрушивались с дуговых ламп и отражались от стоявших внизу лабораторных столов и прочей мебели. Запечатленные в звуке, их угловатые формы отдавались резкими навязчивыми обертонами. Пластмассовые стулья были дисгармоничным жужжащим стаккато, квадратный письменный стол – непрерывной сдвоенной нотой.
Восприняв эти звуки и забыв о них, актиния обратила свое внимание к потолку, вибрирующему, будто щит, от гудения, бесконечно льющегося из люминесцентных трубок. Там сквозь узкий люк, чистая и сильная, пронизанная бесчисленными обертонами, звучала песня солнца…
До рассвета оставалось всего несколько минут, когда Пауэрс покинул лабораторию и сел в машину. Оставшийся позади большой купол молчал в темноте; на его поверхность падали зыбкие тени залитых лунным светом белых холмов. Не включая мотора, Пауэрс повел машину по долгому извилистому спуску к озеру, слушая, как шуршат по синему гравию шины, а потом отпустил сцепление и нажал на газ.
Проезжая мимо полускрытых тьмой холмов по левую сторону от дороги, Пауэрс постепенно осознал, что, хоть он больше на них не смотрит, его подсознание каким-то таинственным образом все-таки воспринимает их очертания и формы. Ощущение было смутным, но явственным – странная почти визуальная эманация, особенно заметно исходившая от глубоких впадин и ложбин, что отделяли один склон от другого. Пауэрс позволил необычному чувству на несколько минут овладеть собой и даже не пытался его опознать; сквозь его мозг проплывали десятки странных образов.
Дорога обогнула группу построенных на берегу озера коттеджей, уводя машину под сень холмов, и Пауэрс внезапно ощутил колоссальную тяжесть крутого склона, поднимавшегося к небесам, точно стена из светящегося мела, и понял природу чувства, успевшего охватить весь его разум. Он не просто видел склон, но ощущал его огромный возраст, ясно чувствовал все бесчисленные миллионы лет, прошедшие с тех пор, как тот впервые вознесся из магмы под земной корой. Неровные вершины в трех сотнях футов над головой, темные впадины и трещины, гладкие булыжники у дороги и у подножья холмов – все они направляли к нему свои отчетливые образы; тысячи голосов, в которых содержалось все время существования этой земли, создавали незримую картину, столь же детализированную и ясную, как и то, что представало непосредственно перед его глазами.
Пауэрс невольно замедлил ход машины и, отвернувшись от склона холма, ощутил, как навстречу первой волне времени поднимается вторая. Эта картина была шире, но не с такой глубокой перспективой, и исходила от широкого круга соляного озера, разбиваясь о древние известняковые утесы, как мелкие барашки о крутой мыс.
Закрыв глаза, Пауэрс откинулся на спинку сиденья и повел машину между двумя временны́ми фронтами, чувствуя, как образы сгущаются и крепнут у него в голове. Невероятный возраст земли, неслышный хор голосов, исходивших от озера и от белых холмов, словно уносили его назад во времени, по бесконечным коридорам к первым шагам мира.
Он свернул на дорогу, ведущую к полигону. Вздымавшиеся по обе стороны отвесные склоны излучали и отражали грандиозные и непостижимые временны́е поля, будто два огромных магнита с противоположной полярностью. Когда Пауэрс наконец выехал на ровную поверхность озера, ему показалось, что он ощущает каждую отдельную песчинку, каждый соляной кристалл, взывающие к нему из окружающего кольца холмов.
Он остановил
