одинокие глаза отыскивали незримые тропинки для завтрашней радиоохоты.
В полдень, когда Пауэрс подъехал к его дому, Калдрен стоял там же, на карнизе в ста пятидесяти футах от земли, театрально подняв лицо к небу.
– Калдрен! – неожиданно завопил Пауэрс в царившей тишине, отчасти надеясь, что тот испугается и потеряет равновесие.
Калдрен вынырнул из забытья и посмотрел вниз, на дворик. Туманно улыбнулся и махнул рукой, описав медленный полукруг.
– Поднимайтесь! – крикнул он и вновь обратил взгляд к небу.
Пауэрс прислонился к машине. Однажды, несколько месяцев назад, он принял такое же приглашение, вошел в дом и уже через три минуты безнадежно заблудился и забрел в тупик на втором этаже. Калдрен нашел его только через полчаса.
Пауэрс дождался, пока Калдрен покинет свое гнездо и бегом спустится по лестницам, а потом поднялся с ним в лифте на мансардный этаж.
Они с коктейлями в руках вошли в просторную студию со стеклянной крышей; огромная лента белого бетона разматывалась вокруг них, точно зубная паста, выдавленная из великанского тюбика. На ступенчатых уровнях, шедших параллельно их пути или пересекавших его, стояла серая абстрактная мебель, наклонные панели с гигантскими фотографиями, низкие столики с тщательно промаркированными экспонатами, и над всем этим доминировали двадцатифутовые черные буквы на дальней стене, одно-единственное грандиозное слово:
ТЫ
Калдрен указал на него:
– Назовем это супралиминальным[45] подходом. – Он заговорщицким жестом пригласил Пауэрса подойти ближе и осушил свой бокал одним глотком. – Это моя лаборатория, доктор, – сказал он с оттенком гордости. – Она куда более значима, чем ваша, уж поверьте мне.
Пауэрс криво усмехнулся и взглянул на первый экспонат – старую ленту ЭКГ, исчерченную выцветшими чернильными кривыми. Подпись гласила: Эйнштейн А. Альфа-волны. 1922.
Он следовал за Калдреном, медленно попивая коктейль и наслаждаясь недолговечной амфетаминовой бодростью. Через два часа она иссякнет, и его мозг превратится в стопку промокашек.
Калдрен непрерывно болтал, объясняя важность своих так называемых терминальных документов.
– Это последние оттиски, итоговые комментарии, продукты окончательного распада. Когда я соберу достаточно, я построю из них для себя новый мир. – Он взял с одного из столиков толстую книгу в бумажной обложке, перелистал ее страницы. – Ассоциативные тесты двенадцати приговоренных к казни в Нюрнберге. Их обязательно нужно включить…
Пауэрс рассеянно пошел дальше, не слушая его. В углу стояли три похожие на тикерные аппараты[46] машины, из пастей у них свисали ленты. Он задумался, не настолько ли Калдрен наивен, чтобы играть на бирже; рынок акций вот уже двадцать лет как постепенно умирал.
– Пауэрс, – донесся до него голос Калдрена. – Мы с вами обсуждали Семерку с «Меркурия». – Он указал на коллекцию распечаток, приколотых к доске. – Вот стенограммы их последних передач, пересланных записывающими устройствами.
Пауэрс пробежался взглядом по листкам, прочитал случайную строчку:
«…Синие… Люди… Рециркуляция… Орион… Дальномеры…»
Он отсутствующе кивнул.
– Интересно. А что это за тикерные ленты там в углу?
Калдрен усмехнулся.
– Я уже несколько месяцев жду, когда вы об этом спросите. Взгляните.
Пауэрс подошел к аппаратам и взял одну из лент. На машине было написано: «Возничий 225-G. Интервал: 69 часов».
Ленту покрывали цифры:
96 688 365 498 695
96 688 365 498 694
96 688 365 498 693
96 688 365 498 692
Пауэрс отпустил ее.
– Выглядит очень знакомо. Что означают эти числа?
Калдрен пожал плечами.
– Никто не знает.
– В смысле? Они должны что-то обозначать.
– Они и обозначают. Убывающую арифметическую последовательность. Обратный отсчет, если пожелаете.
Пауэрс взял правую ленту, подписанную «Овен 44R951. Интервал: 49 дней».
Эта последовательность выглядела так:
876 567 988 347 779 877 654 434
876 567 988 347 779 877 654 433
876 567 988 347 779 877 654 432
Пауэрс оглянулся.
– Какова продолжительность каждого сигнала?
– Всего несколько секунд. Разумеется, они очень сильно сжаты. Их расшифровывает компьютер в обсерватории. Впервые их поймали в Джодрелл-Бэнк лет двадцать назад. Сейчас никто уже не тратит время на то, чтобы их слушать.
Пауэрс повернулся к последней ленте.
6 554
6 553
6 552
6 551
– Финал близок, – прокомментировал он. Потом прочитал ярлык на машине: «Неопознанный источник, Гончие Псы. Интервал: 97 недель».
Он показал ленту Калдрену.
– Скоро закончится.
Тот покачал головой. Взял со стола тяжелый, как словарь, том, побаюкал на руках. Лицо его внезапно сделалось мрачным и испуганным.
– Сомневаюсь, – сказал он. – Это лишь последние четыре цифры. А в числе их больше пятидесяти миллионов.
Он вручил книгу Пауэрсу, и тот открыл ее на титульном листе. «Полная последовательность повторяющегося сигнала, полученного радиообсерваторией Джодрелл-Бэнк Манчестерского университета, Англия, в 0012:59 21-5-72. Источник: NGC 9743, созвездие Гончих Псов». Он проглядел толстый блок испещренных мелким шрифтом листов – как и говорил Калдрен, тысяча страниц была сверху донизу заполнена миллионами цифр.
Пауэрс покачал головой, снова поднял ленту и задумчиво уставился на нее.
– Компьютер расшифровывает только последние четыре цифры, – объяснил Калдрен. – Каждый пятнадцатисекундный сигнал содержит всю последовательность целиком, но на полное декодирование одного из них у IBM ушло больше двух лет.
– Потрясающе, – прокомментировал Пауэрс. – Но что это?
– Обратный отсчет, как видите. Транслируемый из галактики NGC 9743 где-то в созвездии Гончих Псов. Большие спирали там, наверху, распадаются, и они прощаются с нами. Бог знает, за кого они нас принимают, но все равно держат в курсе, транслируют сигнал по водородной линии, чтобы его услышали по всей Вселенной. – Калдрен помолчал. – Были и другие интерпретации, но есть одно доказательство, которое опровергает все прочие теории.
– Какое же?
Калдрен указал на ленту сигнала из созвездия Гончих Псов.
– Очень простое: согласно приблизительным оценкам, Вселенная погибнет как раз в тот момент, когда этот отсчет достигнет нуля.
Пауэрс задумчиво потеребил ленту.
– Весьма заботливо с их стороны сообщить нам, какое сейчас на самом деле время, – заметил он.
– Действительно, – тихо сказал Калдрен. – Согласно закону обратных квадратов, мощность источника этого сигнала составляет около трех миллионов в сотой степени мегаватт. Он размером со всю Местную группу[47]. Заботливо – самое подходящее слово.
Неожиданно он схватил Пауэрса за руку, крепко стиснул ее и почти в упор посмотрел ему в глаза; голос Калдрена дрожал от эмоций.
– Вы не один, Пауэрс, не думайте, что это так. Это голоса времени, и все они прощаются с вами. Представьте себя в общем контексте. Каждая частица в вашем теле, каждая песчинка, каждая галактика отмечены одной и той же сигнатурой. Вы сами сказали, что знаете, какое сейчас время, так что вам до всего остального? Больше не нужно смотреть на часы.
Пауэрс крепко пожал ему руку.
– Спасибо, Калдрен. Я рад, что вы понимаете. – Он подошел к окну взглянуть на белое озеро. Напряжение, царившее между ним и Калдреном, рассеялось; Пауэрс чувствовал, что наконец-то выполнил все свои обязательства перед ним. Теперь ему хотелось побыстрее уйти, забыть Калдрена так же, как он забыл лица бессчетного количества прочих пациентов, чьих обнаженных мозгов касались его пальцы.
Он вернулся к тикерным аппаратам, вырвал ленты из слотов и распихал их по карманам.
– Я возьму их, чтобы не забывать. Попрощайтесь за меня с Комой, пожалуйста.
Он направился к двери, а подойдя к ней, оглянулся – Калдрен стоял в тени двух гигантских букв на дальней стене, отрешенно глядя себе под ноги.
Уезжая, Пауэрс заметил Калдрена на крыше и смотрел в зеркало заднего вида, как тот медленно машет ему вслед, пока дом не скрылся за поворотом.
