Тайная выдача Марии Стюарт еще неизвестного ей обвинительного материала, –конечно же, шахматный ход Мэйтленда против его коллег, не говоря уже о грубомнарушении процессуального права. Но и лорды не остаются в долгу и так жепротивно всем правилам передают «письма из ларца», так сказать, под судейскимстолом, Норфолку и другим английским комиссарам. Для Марии Стюарт это тяжелыйафронт, ведь судьи, только что склонявшиеся к примирению сторон, теперь будутпротив нее восстановлены. В особенности Норфолк сражен удушливой вонью, которойнеожиданно понесло из этого ящика Пандоры[61].Тотчас же сообщает он в Лондон – опять-таки в нарушение правил, но в этойудивительной тяжбе все идет шиворот-навыворот, – что «необузданная и грязнаястрасть, привязывавшая королеву к Босуэлу, ее отвращение к убитому супругу иучастие в заговоре против его жизни так очевидны, что всякий порядочный иблагонравный человек содрогнется и с отвращением отпрянет от этого ужаса».
Недобрая весть для Марии Стюарт, зато чрезвычайно радостная для Елизаветы.Теперь она знает, какой убийственный для чести ее соперницы обвинительныйматериал может в любую минуту быть положен на стол, и не успокоится до тех пор,пока он не будет предан огласке. Чем больше Мария Стюарт склоняется к мировой,тем решительнее Елизавета требует публичного шельмования. Враждебная позицияНорфолка, непритворное возмущение, вызванное в нем письмами из пресловутоголарца, по-видимому, обрекают игру Марии Стюарт на полную безнадежность.
Но как за игорным столом, так и в политике партия не считается безнадежной,покуда на руках у противников сохранилась хоть одна карта. В критическую минутуМэйтленд выкидывает совсем уже головоломный номер. Он направляется к Норфолку,продолжительно беседует с ним один на один и – о диво! – вы ошеломлены, выглазам своим не верите, читая источники: свершилось чудо, Савл обратился вПавла[62], возмущенный, негодующий Норфолк,судья, заранее восстановленный против подсудимой, стал ревностным ее защитникоми доброжелателем. В ущерб своей повелительнице, добивающейся открытогоразбирательства, он хлопочет об интересах шотландской королевы: он уговариваетее не Отказываться ни от своей короны, ни от прав на английский престол, онкрепит ее волю, поднимает в ней дух; В то же время он отговаривает Мерреяпредъявлять письма, и – о диво! – у Меррея после укромной беседы с Норфолкомтоже меняется настроение. Он стал кроток и покладист, в полном единодушии сНорфолком готов он валить все на Босуэла и всячески выгораживать Марию Стюарт;похоже, что за одну ночь погода изменилась, подул живительный теплый ветер, ледтронулся: еще денек-другой, и над этим странным судилищем воссияют весна идружба.
Естественно, возникает вопрос: что же заставило Норфолка повернуть на стовосемьдесят градусов, что вынудило судью Елизаветы презреть ее волю и изпротивника Марии Стюарт сделаться ей лучшим другом? Первое, что приходит вголову, – это что Мэйтленд подкупил Норфолка. Но стоит вглядеться поближе, иэто предположение отпадает. Норфолк – самый богатый вельможа Англии, его родлишь немногим уступает Тюдорам. Денег, потребных на его подкуп, нет не только уМэйтленда, их не наскрести во всей нищей Шотландии. И все же, как обычно,первое чувство самое правильное, Мэйтленду действительно удалось подкупитьНорфолка. Он посулил молодому вдовцу то, чем можно прельстить и самогомогущественного человека, а именно – еще большее могущество. Мэйтленд предложилгерцогу руку королевы и, стало быть, наследственные права на английскую корону.От королевского же венца по-прежнему исходит магическая сила, которая и в трусавливает мужество и самого равнодушного делает честолюбцем, а самогорассудительного – глупцом. Теперь понятно, почему Норфолк, только вчераубеждавший Марию Стюарт отречься от своих королевских прав, сегодня такнастойчиво советует ей их отстаивать. Он не прочь жениться на Марии Стюарт –единственно, ради притязания, которое сразу ставит его на место тех самыхТюдоров, что приговорили к казни его отца и деда, обвинив их в предательстве. Иможно ли вменить в вину сыну и внуку его измену королевской фамилий, котораярасправилась с его собственной фамилией топором палача!
Разумеется, нам, людям с современными чувствами, кажется чудовищным, что тотсамый человек, который только вчера приходил в ужас от Марии Стюарт, убийцы ипрелюбодейки, и возмущался ее «грязными» любовными похождениями, вдругвознамерился взять ее в супруги. И конечно же, апологеты Марии Стюарт сюда-то итолкаются со своей гипотезой: Мэйтленд будто бы в том разговоре с глазу на глазубедил Норфолка в невиновности королевы, доказав ему, что письма подложные.Однако источники об этом умалчивают, да и Норфолк, спустя несколько недель,защищаясь перед Елизаветой, опять назовет Марию Стюарт убийцей. Было бызаведомым анахронизмом переносить наши моральные взгляды назад, в эпохучетырехсотлетней давности: ведь стоимость человеческой жизни на протяженииразличных времен и широт – понятие далеко не безусловное; каждая эпохаоценивает ее по-разному; мораль всегда относительна. Наш век гораздо терпимее кполитическому убийству, чем девятнадцатый, но и шестнадцатый был не слишкомщепетилен в этом вопросе. Моральная разборчивость и вообще-то была чужда эпохе,которая черпала свои нравственные устои не в Священном писании, а в ученииМакиавелли: тот, кто в те времена рвался к трону, не слишком затруднял себясентиментальными оглядками и не старался рассмотреть сквозь лупу, обагрены листупени трона пролитой кровью. В конце концов, сцена в «Ричарде III», гдекоролева отдает свою руку заведомому убийце ее мужа, написана современником, изрители не находили ее маловероятной. Чтобы стать королем, убивали отца,изводили ядом брата, тысячи безвинных жертв ввергали в войну, людей, незадумываясь, устраняли, убирали с дороги; в Европе того времени вряд ли нашелсябы царствующий дом, который не знал бы за собой подобных преступлений. Ради,королевского венца четырнадцатилетние мальчики женились на пятидесятилетнихматронах, а незрелые отроковицы выходили за дряхлых дедушек; никто не спрашивалдобродетели, красоты, достоинства и благонравия – женились на слабоумных,увечных и параличных, на сифилитиках, калеках и преступниках, – зачем же ждатькакой-то особой щепетильности от тщеславного честолюбца Норфолка, когдамолодая, красивая, пылкая государыня не прочь назвать его своим супругом?Ослепленный честолюбием, Норфолк не оглядывается на то, что сделала МарияСтюарт в прошлом, он больше занят тем, что она может для него сделать вбудущем; этот болезненный недалекий человек мысленно уже видит себя вВестминстере, на месте Елизаветы. Итак, дело внезапно приняло новый оборот:ловкие руки Мэйтленда ослабили петлю, в которой запуталась Мария Стюарт, ивместо ожидаемого сурового судьи она вдруг находит жениха и помощника.
