Главным условием ее посещения спектакля был запрет на личные контакты с актерами, но никто не мог воспретить ей вызвать на себя внимание Ольги. Она знала магнетическую силу своего взгляда и сосредоточила в нем всю свою волю. Подчиняясь ее воле, Ольга перевела свой взгляд на Оленьку, и лицо ее дрогнуло.
Не отрывая взгляд от Оленькиного лица, она вырвала кисти рук из ладоней своих соседей и двинулась вдоль занавеса мелкими шажками, скользя спиной по его складкам, пока не добралась до какой-то известной ей точки. Там Ольга чуть-чуть повела плечом, занавес слегка сдвинулся, она с удивительной ловкостью протиснулась за его край и внезапно скрылась из вида.
Абакумов тоже следил за маневрами знаменитой актрисы.
— Куда она делась? — удивился он.
— Это точка, где занавес раздвигается, — любезно объяснила Оленька, портить отношения со всемогущим начальником СМЕРШа не входило в ее планы. — Она проскользнула за занавес.
— Зачем?
— Чтобы упасть в обморок не на глазах публики, — догадалась Оленька и взмолилась: — Виктор Семенович, миленький, позвольте мне хоть на минутку заглянуть за кулисы! Ведь я не видела тетю двадцать лет, а она мне заменила мать! Вы можете пойти вместе со мной и не дадите мне совершить какую-нибудь глупость.
Глаза Оленьки были полны слез, и Абакумов сдался:
— Ладно, но всего на минутку.
И, подхватив Оленьку под руку, поднялся по лесенке на сцену. Дежурный капельдинер попытался его остановить, но он сказал ему что-то свистящим шепотом, и тот почтительно отступил, давая им дорогу за кулисы. Оленька была права: Ольга и вправду потеряла сознание, и костюмерша приводила ее в себя. Оленька бросилась к тете и упала на колени перед креслом, в котором та полулежала. Ольга открыла глаза и, не веря тому, что видела, пробежала кончиками пальцев по ее лицу.
— Ты здесь! Ты жива! Ты выглядишь прекрасно! — прошептала актриса и вдруг заметила Абакумова. — Ты что, под стражей?
Начальник СМЕРШа был не лишен чувства юмора:
— Да, Ольга Леонардовна, вашу племянницу охраняет главный охранник нашей страны!
Ольга притянула племянницу к себе и прошептала ей на ухо:
— Он что, за тобой приударяет?
— Во всяком случае делает вид, что да, — ответила Оленька куда-то в ямочку между глазом и ртом.
— Ой, берегись Олька, он опасный человек!
— О чем вы там шепчетесь, тезки? — полюбопытствовал опасный человек.
Первой отозвалась старшая Ольга — она все-таки была главной актрисой в их семье:
— Ты надолго задержишься в Москве? Я тебя еще увижу?
На что опасный человек отозвался так, словно держал ответ наготове:
— Нет, Ольга Константиновна на днях возвращается в Берлин.
Вот это новость! Интересно, он уже и раньше это знал или только минуту назад придумал? И насколько это правда? Ведь тетечку Олю и обмануть не зазорно — она уже не то что из прошлого, а из позапрошлого века! Вот и сейчас она занервничала от слов Абакумова: Оленьке сразу стало ясно, что ее любимая тетечка не раз с ним встречалась. Хотелось бы знать, в какой обстановке, небось, вызывал на допросы?
— Сразу уже в Берлин? А к нам, на Пречистенский, она не заглянет?
Оленька решила остановить поток Ольгиных опасных вопросов и резко сменила тему:
— Дорогая тетечка Ольга, я должна признать, что ты с годами играешь все лучше и лучше. Я плакала весь спектакль.
— Уж так-таки и плакала?
— Я ведь не надеялась тебя когда-нибудь увидеть, тем более на сцене. Это были такие страшные годы!
— Да, это были страшные годы! Но мы остались живы, и ты, и я. Боюсь, впереди нас ждут другие страшные годы.
За занавес хлынула толпа актеров, завершивших прощальные поклоны. Абакумов умело воспользовался этим:
— Мои дорогие Ольги, вам пора прощаться, пока вся труппа не бросилась выяснять, что случилось с их примадонной, — воскликнул он и быстро увел Оленьку за кулисы.
«Похоже было, что он отлично знаком с закулисной географией», — отметила про себя Оленька.
У служебного театрального выхода их поджидала служебная машина абакумовского ведомства, без водителя и заранее припаркованная там, где стоянки запрещены. Абакумов распахнул перед Оленькой дверцу пассажирского сиденья:
— Куда поедем, моя прекрасная пленница? Ведь нужно воспользоваться случаем!
— Каким случаем? — не поняла Оленька.
— Вы не заметили, что нам удалось сбежать из-под надзора преданной Тани!
— А вы ее боитесь?
— И еще как! Она ведь докладывает лично самому Берии!
— Что ж, если это правда, такой случай упускать нельзя. И что вы предлагаете?
— Я, как всякий зануда, повторяю свое ранее отвергнутое вами предложение: не поехать ли нам ко мне? Там я смогу угостить вас тем, что в советских ресторанах не подают.
— Виктор Семенович, я ведь уже сказала вам…
— Стоп, стоп, стоп! Я отлично помню, что вы сказали про заключенного и тюремщика. И потому постарался изменить ситуацию! — Он сел рядом с ней и вынул из бардачка длинный конверт. — С этой минуты вы не заключенная, а я не тюремщик. Я устроил не только билет на спектакль, но и на самолет — на послезавтра. Москва — Познань, первый класс.
— Первый класс — это хорошо. А из Познани в Берлин как, пешком?
— Пока не знаю, но я все устрою, не беспокойся.
Оленька повертела билет в руках:
— А это не подделка?
— А ты загляни в конверт.
А там лежала справка со многими печатями и подписью Берии. Абакумов обнял ее за плечи — рука у него была сильная и уверенная. Оленька вспомнила предупреждение Лёвы и отмахнулась от него: она всегда сама отвечала за свою жизнь и ни в чьих советах не нуждалась. И до сих пор ни разу не просчиталась.
Она не просчиталась и на этот раз. Когда Оленька прилетела в Познань, у трапа самолета ее поджидал вежливый молодой лейтенант:
— Госпожа Ольга Чехова? Я — лейтенант Дмитрий Смуров. Мне поручено отвезти вас в Берлин.
Дорога от самолета до машины была протоптана, но не асфальтирована, и Оленьке было нелегко по ней идти — она по привычке надела в дорогу туфельки на каблуках. Машина, поджидавшая их, оказалась трофейным «Опель-Кадетом», как, впрочем, и почти все немногие машины на стоянке.
Дорога в Берлин выглядела дорогой смерти. Хотя война вроде бы закончилась, но ее следы были всюду, насколько достигал глаз, — искореженные останки танков, обломки грузовиков и легковых машин, разбитые пушки и пулеметы громоздились среди бесконечных развалин. Можно было подумать, что в Германии не осталось ни одного неразрушенного дома. Оленька подняла с пола газету, она давно не видела немецких газет. Но эта оказалась русской, и не сегодняшней, а полугодовой давности. На первой странице была речь советского генерала, произнесенная на границе с Германией.
