Приводившая его нередко к коллапсу «невозврата», когда он сравнивал себя с анемоном, который так широко распахнулся за день, что уже не смог закрыться потом в течение всей ночи.
92
В эпиграфе к своей итоговой книге «Оглядываясь на свою жизнь» она приводит свое стихотворение, начинающееся строкой: «Жизнь в глубине своей – поэзия…» Дальнейшие строки – о том, что нужно быть конгениальной жизни, чтобы стать (духом и плотью) реальной частичкой этой поэзии. Это чувство поэзии как космического эпицентра уже чрезвычайно роднит и роднило ее с Рильке.
93
Свое домашнее имя Рене он вернет себе только в последние перед смертью годы ради последней своей любви – Баладины Клоссовской, приверженке французской культуры, чья страстная привязанность к Рильке столь же беспримерна, сколь духовная ему приверженность Лу.
94
Вездесущность эроса была для Рильке самоочевидной. В феврале 1914 года он писал Лу Саломе: «…Это является тайным столь исключительно и с таким постоянством, что уже не нуждается в сокрытии. И, быть может, всё фаллическое (как о том я пред-размышлял в карнакском храме, ибо размышлять об этом я еще не мог) есть лишь выражение всего человечески тайно-скрытного, наподобие открыто-тайного в природе. Стоит мне вспомнить улыбку египетских богов, как на ум тотчас приходят слова “цветочная пыльца”».
95
Здесь важно чувство иноприродности, рядом с которым синдром отталкивания-отвращения от чего-то заведомо «нечеловеческого», когда слишком хорошо известно, что оно такое, это «человечески-приличное».
96
Седьмого февраля 1912 года Рильке пишет Лу Андреас-Саломе о Рудольфе Касснере: «Собственно, он единственный мужчина, с которым я могу о чем-то говорить, – быть может лучше так: он единственный, кому приходит на ум извлечь из женственного во мне хоть какую-то пользу…» Речь, несомненно, идет о некоем архаически-женственном типе витальности и ментальности, когда интеллект (с его двоично-дихотомично-конфликтной системой) еще не завладел в человеке абсолютной властью, но «мир» познавался той непосредственной чистой «интуитивностью», которая в текстах Рильке часто обозначена как reiner Bezug.
97
Вот маленькая цитата из И. Баховена: «Древние ставили в один ряд Феано, Диотиму и Сафо и тем самым подтверждали возвышенную связь между ними. Однако никогда не было дано ответа на вопрос, в чем же причина сходства трех этих женщин, принадлежавших к различным народам и различным временам. Я отвечаю: в чем же, как не в мистериях материнско-хтонической религии? Священное призвание пеласгических женщин раскрывается в этих трех возвышенных и блистательных женских образах… <…> Станет ли кто-нибудь теперь спрашивать, почему благодать, законность и вообще все, что украшает человеческую жизнь, носит женские названия, почему земля оказывается персонифицированной в женском образе?..» (Перевод Е. Рязановой).
98
Древний миф о женщине как о «прекрасном зле» (Гесиод), ставшей для человечества наказанием, остался явно вне внимания и интереса Рильке.
99
Сладостной жизни (фр.).
100
Впрочем, один из биографов Лу француженка Франсуа-за Жиру провела свое расследование и считает, что Саломе происходили из евреев-сефардов, изгнанных инквизицией из Испании и Португалии и обосновавшихся в 15 веке во Франции. Она пишет, что, в частности, «в начале 16 века некий Андре Саломе стал нотариусом в городе Бо». Затем этот Андре по какой-то причине обратился в протестантизм, его потомки перебрались в Германию, а затем в Россию. Если это так, то ярость сестры Ницше, антисемитки, невзлюбившей Лу с первого взгляда, понятна уже с вполне материалистических позиций.
101
Вот в чем «тайное величие» Рильке, о котором, быть может, мечтал Ницше, на самом деле так и оставшийся в кабинетных грезах. И его Заратустра, будто бы списанный с Лу Саломе, конечно, не есть философия, а тем более новое Евангелие, но поэзия, особая ее разновидность. Трагическая ошибка и Ницше, и поколений, его читавших, в том, что его изучали как философа и «учителя жизни», тогда как он всегда и изначально был поэтом и только поэтом. И потому не был способен ни к каким инструкциям.
102
Двойственную подоплеку «номадического» стиля жизни поэта подчеркивает и Лу Саломе в своей книге.
103
Имеется в виду юная Беттина фон Арним, заочно влюбившаяся в уже давно немолодого Гёте и однажды, переодевшись в мужскую одежду, приехавшая в Веймар, чтобы только взглянуть на своего кумира, которому было вполне достаточно «переписки с ребенком».
104
Здесь сами собой вспоминаются гениальные стихи А. К. Толстого: «Мою любовь, широкую как море, вместить не могут жизни берега!»
105
Тот, который ему подарили в России и с которым поэта и похоронят.
106
В своем эссе «Завещание» (см. книгу 4 нашего проекта: «Малое собрание сочинений Р.-М. Рильке в семи книгах». Челябинск, 2012–2013 гг.) поэт исчерпывающе высказался на эту тему.
107
Страха пустоты (лат.).
108
Имеется в виду платье свободного покроя – «достижение» эмансипационных европейских реформ начала XX века.
109
Переживание ландшафта как духовная работа, как целая экспедиция духовного познавания!
110
Сколь «современное» замечание!
111
Сколь весомые штрихи к пониманию органики внутреннего-мирового-простора!
112
Касснер толковал ангела Рильке как существо, которое помогало поэту наводить точный фокус при созерцании/постижении мира, ангел был ему нужен, чтобы видеть мир без «изломов», без «трещин», чтобы видение перестало быть дефективным: «Человек был для Рильке тем, кто остановился между мухой (или пчелой, или пусть даже птицей со всем ее счастьем) и ангелом, и потому человек – неточен». Человек еще не вполне человек – вот суть «сверхчеловеческой» доктрины Рильке. Преодолеть сегодняшнего человека, переставшего им быть, – вот задача подлинно поэтическая.
113
Фактически Dasein присутствует у Рильке во всей полноте, что, по существу, и стало причиной написания Хайдеггером его эссе о феномене поэзии Рильке.
114
Всякая жесткая концепция отупляет.
115
Это измерение в еще юном поэте увидела и Катарина Киппенберг, жена главного его издателя. Вот как описывает она свое первое впечатление от его внешности. Она увидела поэта после шекспировского спектакля в театре
