А затем рядом с моей остановилась другая машина. Я почувствовал, как меня охватывает полнейшая паника, и сделал глубокий вдох. Это не проблема, во всяком случае — не для меня. Кто бы это ни был, я весело поздороваюсь с ним, и он войдет в здание, а я увезу отсюда этот пакет Чапина внарезку. Ничего особенного, я всего лишь старый добрый Декстер из лаборатории крови, и в этом участке нет никого, кто думал бы иначе.
Никого, кроме человека, который выбрался из подъехавшей машины. Вернее, если быть совсем точным, двух третей человека. У него не было кистей и ступней. А также языка, и он носил с собой маленький ноутбук, чтобы иметь возможность разговаривать, и, пока я пытался нормально дышать, он раскрыл его и принялся печатать, не отрывая от меня взгляда.
— Что у тебя в пакете? — поинтересовался при помощи компьютера сержант Доукс.
— В пакете? — переспросил я. Должен признать, это было не лучшим моим выступлением.
Доукс бросил на меня испепеляющий взгляд, и было ли дело в том, что он ненавидел меня и подозревал правду, или я действительно выглядел сомнительно, сидя на корточках и тыкая пальцами в пакет с останками, не знаю. Но я заметил, как в его глазах вспыхнул жуткий огонь, и прежде чем я смог что-либо предпринять, кроме как щелкнуть челюстью, Доукс дернулся в мою сторону, выбросил вперед свою металлическую клешню и схватил пакет.
Прямо на глазах у меня, наблюдавшего за ним с ужасом, отчаянием и нарастающим ощущением собственной смертности, он положил свой компьютер на крышу машины, открыл пакет, с торжествующим оскалом сунул туда клешню и извлек жуткий, чудовищно грязный, разлагающийся подгузник.
Пока наблюдал, как торжество на лице Доукса сменяется отвращением, я вспомнил. Когда убегал встретиться с Чапином, Рита сунула мне в руки пакет с грязными подгузниками, а я в спешке забыл его выкинуть. А потом погиб Дик, меня похитили, произошла та жуткая история с Самантой, и мне стало совершенно не до этого. Но по мере возвращения памяти я почувствовал, как меня переполняет счастье, особый, приятный вкус которому придавал тот факт, что Лили-Энн — удивительное, чудесное дитя, королева подгузников, моя замечательная Лили-Энн — не только спасла мент, но и унизила при этом Доукса.
Жизнь была прекрасна. Отцовство снова оказалось захватывающим приключением.
Я встал и широко улыбнулся Доуксу.
— Я знаю, это вполне тянет на токсичные отходы, — сказал я, — и, возможно, нарушает ряд городских постановлений. — Я протянул руку за пакетом. — Но прошу вас, сержант, не нужно меня арестовывать. Даю слово, что захороню эти отходы как положено.
Доукс перевел взгляд с подгузника на меня, и на его лице отразилось выражение такого отвращения и злобы, что на секунду оно показалось мне опаснее открытого пакета с подгузниками. Затем он отчетливо произнес:
— Нгугглггуггок.
И разжал клешню, в которой держал пакет. Тот упал на тротуар, и через секунду за ним последовал подгузник, который Доукс держал в другой клешне.
— Нгугглггуггок? — переспросил я. — Это где-то в Скандинавии?
Но Доукс сгреб свой серебристый компьютер с крыши машины, повернулся спиной ко мне и грязным подгузникам и тяжело зашагал с парковки на своих протезах.
Я почувствовал невероятное, полнейшее облегчение, глядя в его удаляющуюся спину, и, когда он исчез в дальнем конце парковки, сделал глубокий вдох. Это было большой ошибкой, учитывая то, что лежало у меня под ногами. Кашляя и утирая слезящиеся глаза, я нагнулся, запихнул подгузник обратно, завязал пакет и отнес его к мусорному контейнеру.
К тому моменту, когда я добрался до своего стола, было уже половина второго. Я немного повозился с лабораторными отчетами, провел обычный тест на спектрометре и, несмотря на страдания, залил в себя чашку отвратительного кофе. Покончив с этим, я обнаружил, что часы уже показывали четыре тридцать. Я уже радовался тишине и покою, которые сопровождали мой первый рабочий день после неволи, как в кабинет вошла Дебора, на лице которой застыло жуткое выражение. Я не мог определить причин его возникновения, но было ясно: случилось нечто очень плохое и она приняла это близко к сердцу. А поскольку я знаю Дебору всю жизнь и понимаю, как устроена ее голова, я сразу предположил, что выражение ее лица предвещает проблемы для Декстера.
— Добрый день, — сказал я с улыбкой, надеясь, что, если буду достаточно весел, проблема, в чем бы она ни заключалась, исчезнет сама по себе.
— Саманта Альдовар, — сказала моя сестра, глядя сквозь меня, и ко мне вернулись все страхи прошедшей ночи. Я понял: Саманта все рассказала и Дебора приехала арестовать меня. Моя антипатия к девушке усилилась: она не могла даже немного подождать, чтобы дать мне прийти в себя и придумать какой-нибудь выход. Такое впечатление, будто в ее язык вмонтировали спусковой механизм и он начал болтать, едва Саманта вдохнула воздух свободы. Естественно, она принялась нести чушь еще до того, как за ней закрылась дверь ее дома, и теперь со мной все было кончено. Я был готов, уничтожен совершенно, обесчещен. Я тут же почувствовал вкус горечи, и меня охватила паника. Как жаль, что девичья скромность больше не в цене.
Тем не менее сделанного не воротишь, и Декстеру не осталось ничего, кроме как играть по правилам. Я набрал в грудь побольше воздуха и, приготовившись взглянуть фактам в лицо, сказал:
— Это была не моя вина.
Произнеся это, я принялся собираться с расползавшимися мыслями и готовиться к первому раунду Защиты Декстера.
Но Дебора только моргнула и недоуменно нахмурилась.
— Какого черта ты имеешь в виду, — поинтересовалась она, — в чем ты не виноват? Разве об этом кто-то… Да как это вообще может быть твоей виной?
В очередной раз я почувствовал себя так, будто всем вокруг заблаговременно выдали текст роли, а я вынужден импровизировать.
— Я хотел сказать… Не важно, — произнес я в надежде получить хотя бы намек на то, какой должна быть моя реплика.
— Твою мать, Господи, Деке, почему ты думаешь, что речь всегда идет о тебе?
Вероятно, я мог бы ответить «поскольку я тем или иным образом всегда оказываюсь в гуще событий, и обычно не по своей воле, а потому что ты меня туда запихиваешь», но здравый смысл победил.
— Извини, Деб, — сказал я. — Что случилось?
Она несколько секунд просто смотрела на меня, а затем покачала головой и тяжело опустилась в кресло.
— Саманта Альдовар, — повторила она. — Она опять пропала.
Я много лет тренировался, пропуская на свое лицо только те выражения, которые считал нужными. В этот раз я особенно хорошо понял всю пользу этих тренировок, поскольку мне хотелось кричать и петь от радости. Но я этого не сделал, более того, скрыл свое желание под маской шока и обеспокоенности, и это было, несомненно, одним из самых потрясающих образцов актерского мастерства последнего десятилетия.
— Не может быть, — сказал я, на самом деле думая: «Я очень надеюсь, что не только может, но так и есть».
