внушенные впечатления яркой картинкой заслонили сознание. Невольно он сжал пальцами шею, не понимая толком, что произошло, но тем не менее стараясь не показывать внезапно нахлынувшего, взявшегося из ниоткуда физического отвращения.
– У вас глаза… – сказал он с недоумением, все еще кривясь. – Как у… сатаны.
Грених невесело хмыкнул и с горестным чувством ушел к себе.
Время тугой резиной потянулось дальше. Ася все не покидала его мыслей. Он принялся ходить по комнате, перед внутренним взором вспыхивали то ее адениумы, то лицо странного соседа, то вновь он думал о жене, потом некстати вспомнились слова Фролова про то, что жених Лизы Бейлинсон грозился покончить с жизнью. Нехорошо потерять эту ниточку, их и так оставалось все меньше.
Майка по-прежнему сидела на диване, поджав ноги и держа на коленях раскрытого «Графа Монте-Кристо», из-под челки следя за отцом непонимающим взглядом. Не найдя себе места, Грених снял с вешалки пальто. Идти к студенту на ночь глядя – не самая лучшая идея. Но отчаяние толкало к действию, хоть к какому-нибудь. Пусть даже он скатается до Краснопролетарской напрасно, всяко лучше, чем топить горе в спирте.
– Майка, сегодня спи со светом, – наказал он, надевая шляпу. – И если что… если вдруг что – кричи, буди весь дом.
– А ты куда?
– Надо. Буду поздно.
– А ты поймаешь его? – почти жалобно спросила Майка.
– Кого?
– Ну атамана этого, Степнова.
– Поймаю. Уже почти поймал, немножко осталось. Вот завтра выйдет дактилоскопическая экспертиза – и мы его арестуем, а Колю твоего отпустят.
Было уже часов десять вечера, на Мясницкой горели лишь три фонаря – один у поликлиники и два на углу с Чистопрудным бульваром. Грениху повезло застать позднего извозчика, который по пустым улицам быстро отвез его на Краснопролетарскую.
В многоэтажном доме № 8, страшно перенаселенном, ввиду того что здесь проживал нетрудовой элемент, недавно подвергшийся самоуплотнению, нес свою участь домашнего арестанта задержанный жених Лизы. Грених взобрался на нужный этаж, позвонил в дверь квартиры. Ему открыла сонная соседка в халате поверх ночной сорочки и в косынке на папильотках.
– Леонид Соколов – студент живописного факультета ВХУТЕИНа… ф-фух… – выдавил Константин Федорович, согнувшись, налегая рукой на дверной косяк и превозмогая одышку, которая теперь постоянно мучила его после ранения в легкое, – здесь проживает?
Та, взбодрившись, вытянувшись, посторонилась.
– Здесь, вон та дверь.
Грених разогнулся, скинул обувь, прошел через общую гостиную, застеленную коврами и густо заставленную всякой мебелью, точно в комиссионном магазине. Тесно, темные обои с крупным узором. Взгляд зацепился за лимонное дерево в кадке и за книжный шкаф, набитый журналами «Советский экран». На постеленной на ковре простыне, заляпанной красками, мольберт с незаконченным морским пейзажем, вокруг него баночки из-под консервов с кистями. В такой квартире обычно жили родственники, а если оставалась лишняя комната, то ее по законам самоуплотнения предоставляли какому-нибудь тихому студенту, если повезет.
– Вы из милиции? – осторожно осведомилась здешняя жилица. – А отчего так поздно?
Грених сделал два шага к указанной двери, пытаясь придумать своему нетерпению весомое оправдание.
– Дело величайшей срочности, – пробормотал он и нахмурился, чтобы скрыть неловкость.
– Я хотела бы заявить, – начала она обстоятельно, – что Лёня очень хороший мальчик и все мы совершенно недоумеваем, как он мог попасть под подозрения в таком ужасном преступлении…
Грених постучался в дверь, решительно к соседке не оборачиваясь, чтобы не дать ей рассуждать о мнимом преступлении «хорошего мальчика» Лёни.
– Лёня, наверное, спит, вы погромче.
Грених постучал громче. И на стук из комнаты напротив вышел мужчина под пятьдесят.
– Что стряслось, Серафима Андревна? – он был в пижаме в полоску и мягких тапочках, бритую под машинку голову покрывала ермолка. Соседка торопливо и зачем-то шепотом пояснила, что к «их студенту» явились из милиции.
Грених нетерпеливо постучал вновь и, не дождавшись, чтобы из комнаты Лёни кто-то все же ответил, повернулся.
– Так мы весь дом перебудим. Есть запасные ключи? – попросил он.
Серафима Андреевна помялась, взвешивая в уме, хорошо ли будет вскрывать комнату жильца в такой поздний час, но решила, что если дело касается милиции, то лучше представителю органов повиноваться. Грених отошел к мольберту, нагнулся, принявшись разглядывать мазки кровавого заката на море, пока женщина бегала в соседнюю комнату. В мыслях мелькнуло, что художник переживал какие-то внутренние терзания, разлив столько красной краски на холст.
Когда соседка открыла дверь, на всех дохнуло жутким рвотным запахом, мужчина в пижаме снял ермолку и нырнул в нее носом. Грених ворвался внутрь и принялся искать кнопку освещения. Серафима Андреевна оказалась проворнее и щелкнула выключателем снаружи, просунув руку куда-то под дверную штору.
Меблировка комнаты Лёни состояла из тахты, застеленной сшитым из лоскутов одеялом, письменного стола и платяного шкафа, дверца которого была не закрыта из-за обилия рулонов ватманской бумаги на полках. Кажется, это помещение было когда-то гардеробной, в нем не имелось окна, а размером оно напоминало скорее лифтовую шахту – метра три на три.
Сам Лёня скатился с тахты и лежал лицом в собственной рвоте странного бурого цвета. Грених поморщился, опустившись рядом на корточки и попытавшись перевернуть студента на спину, тот внезапно застонал, и его начало рвать вновь. Грених невольно отвернулся, взгляд упал на целый ворох разбросанных на полу пакетиков. Схватил один, тот был пуст, второй тоже, в третьем, завернутом крепкой рукой аптекаря, обнаружил синие кристаллы медного купороса, который употребляется в качестве рвотного, но является чрезвычайно ядовитым веществом – его трудно вывести из организма.
Судя по количеству пустых пакетиков, Леонид Соколов принял их пятнадцать штук, хотя приготовил двадцать, но, видно, не осилил все, иначе тут был бы уже холодный труп. Оглядев комнату, лица соседей, перепуганно причитающих, нависших над его спиной, Грених указал на графин с водой, которой самоубийца-неудачник запивал купорос.
– Вылейте это, сполосните как следует и наполните простой водой. И где у вас тут уборная?
Грених поднял Леонида за подмышки, дотащил до унитаза и минут сорок заставлял глотать воду. Вызывать рвоту не было нужды, раздраженный купоросом желудок сам себя очищал что надо. Грених только поддерживал студента за плечи и голову. Вскоре тот оклемался и глянул на судебного медика более или менее осмысленным взглядом.
– В следующий раз давись всей порцией, – зло проговорил профессор. – А то все вы так – только наполовину дело свое делаете.
– Зачем вы меня сюда притащили? – дрожащими губами выдавил Леонид. Его било мелкой дрожью, лицо мокрое, перепачканное, отекшее, глаза заплыли – видно, долго и основательно ревел перед решающим шагом.
– Пей давай, – огрызнулся Грених, насильно запрокидывая ему голову и вливая воду из пятого, если не
