ветры принесли с собой густые черные тучи. Заморосил противный бус. Мелкая водяная пыль впитала в себя, казалось, все запахи океана. По мокрому галечному берегу беспорядочно были раскиданы лохмы бурых водорослей, изредка среди них попадались мелкие рачки, крабы и ярко-оранжевые морские звезды.
До походного лагеря, что находился в полумиле от береговой черты, едва доносился приглушенный шум прибоя. По другую сторону его раскинулась необозримая холмистая равнина, за ней — лес, а за лесом — сьерра. Воины готовились к битве, проверяли луки и атлатли, пропитывали ядовитым соком стрелы. Огнестрельного оружия было совсем мало, пуль же и пороху для него — и того меньше. Оставалось полагаться лишь на удачу да внезапность нападения. Впрочем, даже самые неискушенные воины прекрасно понимали, что в отсутствие быстрого свинца Великий Поход Священной Седельной Сумки заранее обречен. Однако врожденная гордость не позволяла краснокожим признаться в этом, хотя бы даже себе самим. К сказанному следует также добавить, что ни у мивоков, ни у вапо, ни у индейцев других здешних племен не было практически никакого опыта ведения Большой Войны с бледнолицыми. Враждуя между собой, калифорнийцы не имели ощутимых друг перед другом преимуществ ни в оружии, ни в чем-либо ином—исход же борьбы всецело зависел лишь от индивидуальных их качеств и способностей: силы и ловкости, хитрости и быстроты. Идти же с атлатлем в руках против ружей европейского или американского образца совсем иное дело. Индеец, конечно, мог победить в отдельном единоборстве, но никак не в массе. Тем более калифорнийский индеец. В сравнении с другими коренными жителями Северной Америки калифорнийские краснокожие являли собой весьма кроткое племя. Правда, испанцам удавалось иногда довести до ожесточения и их. Но тому виной поистине зверское обращение миссионеров. В целом же калифорнийцы вовсе не отличались той суровостью, что была присуща многим туземным племенам Нового Света.
Жгучая ярость и леденящий ужас поочередно завладевали сердцем благородного Помпонио: Чик-о, его любимая скво, была мертва. Он узнал о ее смерти в самый разгар битвы от одного из индос мансос, который бежал из миссии Сан-Игнасио. Юная индианка была замучена в иезуитском подземелье подручными падре Мариано. Ее кровь на руках проклятого иезуита!
...Падре Мариано де Эррера продул ствол пистолета и, сунув его за веревочный пояс, отер потное лицо широким рукавом рясы. Небрежно покрутив на руке громадные, тяжелые четки, которыми при желании можно было действовать как кистенем, он поворотил разгоряченного андалузца, собираясь подать одному из своих спутников какой-то знак. Но взмах руки не получился: тяжелая стрела с отравленным наконечником пробила ему шею, и он, судорожно мотнув головой, тяжело рухнул с коня. Кровь фонтаном окатила монашескую рясу. Скоро глаза иезуита заволокло туманом смерти...
Теперь Помпонио мог быть спокоен. Его любимая отмщена. Не следует более переживать и Одноглазому Пришельцу: Чик-о всегда будет ждать его на Песчаных Холмах Царства Мертвых...
Прорвав окружение тамариндос, небольшой отряд оставшихся в живых мивоков во главе со своим апихойбо уходил в дальние горы.
— Мельница Господня,— покачал головой Епимах, прознав о божьей каре, настигшей иезуита Мариано де Эрреру,— мелет медленно, но верно; и горе тому, кто попадет меж огненных жерновов ее...
Многие годы минули с тех далеких времен. Развалились разбросанные по высоким калифорнийским берегам и кекурам глинобитные постройки испанских пресидий и каменные строения католических миссий. Потрескавшиеся крепостные стены заросли чахлыми мескитовыми деревцами и чапарралем. Грозные некогда бойницы-амбразуры заполонил бурьян. Запустели здешние места. За стенами черных развалин миссии-тюрьмы Сан-Игнасио дичал запущенный сад. Ярко и пышно цвели розовые кусты. Застенок-подземелье облюбовали себе несметные полчища крыс. По ночам доносились отрывистое тявканье койотов и протяжно-заунывный вой одичавших собак, приветствующих полнолуние. О былом величии Короны и Римской церкви напоминали разве что позеленевшие колокола, созывавшие некогда монашескую братию на утренние и вечерние мессы, да проржавевшие стволы орудий, отсутствие боеприпасов к которым еще много ранее сделало их совершенно бесполезными. Помнили руины о том, как насильственно крестили здесь пойманных с собаками индос бравос и превращали их в индос мансос, обязанных пахать и сеять, строить и присматривать за скотом, а еще раньше — подыхать на добыче серебра и золота в иезуитских рудниках «к вящей славе Господней»...
В затерявшемся среди гор ущелье, где некогда стоял чуточный атепель, и до сей поры сохранилась та волноприбойная ниша, что служила приютом нашим героям, укрывая их от разъяренной стихии. Будто какие-то загадочные тени населяют ныне это странное, заколдованное место. Будто испокон века живет здесь кто-то в невидимых, волшебных типи своей особенной, недоступной нашему разумению жизнью. А когда улыбается приходящий с Востока лучезарный рассвет, на берегу Великого океана слышатся серебристый смех и шлепанье босых ног по мокрой гальке...
Местные жители рассказывают, что, случается, приходит сюда какой-то странный человек; может, даже и не человек вовсе, а только тень его. Он подходит к самой кромке воды и подолгу пристально вглядывается в бескрайнюю даль Великого Восточного океана — быть может, безмерная тоска терзает его израненное сердце. Затем он поднимается к волноприбойной нише и тут бесследно исчезает... Индейцы уверены, что это гордый дух Помпонио, а может быть, даже и сам он приходит в каньон чуточного атепеля. Вообще-то, апихойбо мивоков постоянно обитает в потерянном городе Лу-ка-чу-кай, что означает «Место с зарослями белого тростника», среди древних людей ансази... И не надо улыбаться, когда кто-то скажет вам: «Это как раз один из тех случаев, когда кто-то знает человека, который знал одного индейца, в свою очередь, знавшего другого индейца...» Надо просто верить. И все. Ибо сотни пещер и развалин, засыпанных пеплом горелых сопок, пуэбло и скальных городов, открытых всем ветрам, свято хранят свои тайны.
Колокол Форта Росс
Вместо эпилога
"Соскучилось русскому духу сиднем сидеть, пустил он к себе чужеземщину, и по ее рассказам взманило его самого прогуляться за море. И вот, в два столетия дошед до Восточного океана, подумал, подумал, построил шитик, перекрестился, поднял паруса, и — цепь островов на пространстве двух тысяч миль представила ему знатную добычу. Лет через пятьдесят подвинулся он далее к Востоку. Тут наткнулся на обширную землю, в которой встретил народ дикий... и русский основался в Америке».
Память об отважных землепроходцах и мореходах российских, чьи подвиги в дальних землях составляют теперь национальную славу и гордость нашу, хранят и туземцы, проживающие возле бывших крепостей и миссий православных. «На гранях известного мира, обозначаемых к Северному полюсу стопою русского, в так называемом подвижном редуте, или одиночке, состоящей из курной избы или зачастую
