против лозунга Троцкого «Без царя, а правительство рабочее», заклеймив этот троцкистский лозунг как авантюристическую попытку «перепрыгнуть» через крестьянское движение в России.
В защиту Троцкого в это время ни в печати, ни на партийных собраниях голосов не раздавалось. Это не значило, впрочем, что у него не осталось сочувствующих среди тех, кто годом раньше поддерживал оппозицию.
Кувшинникова ЦК партии летом направил в Поволжье, на временную работу по оживлению местных Советов. Командировка затягивалась. Зимой, приехав на несколько дней в Москву, Степан сказал Пересветову сквозь зубы:
— Что же это вы завет Ленина нарушаете? Он писал, что не надо Троцкому ставить в вину его небольшевистское прошлое.
— Троцкому не прошлое ставят в вину, а нынешние ошибки, — возразил Костя. — В двадцать четвертом году он пытается выдать за большевизм свои ошибки пятого года.
— Э! Спорам о теоретических категориях двадцатилетней давности я вообще значения не придаю. Место им на занятиях семинара. В газетах надо обсуждать современные вопросы.
— Ты-то значения не придаешь, а Троцкий тебя не спрашивает и выносит устаревшие «категории» сразу в печать. Зачем? Он как будто политик, — стало быть, у него нынешние цели есть.
По отъезде Кувшинникова Тася пришла к Ольге и, рассказывая, как Степан злобствовал на партию за «проработку» Троцкого, расплакалась. Уже больше года между ней и мужем не вспыхивали такие жестокие споры.
По ее словам, в ЦК обещали Степану вернуть его в институт будущим летом.
5
Однажды вечером, в декабре, Пересветов, согласовав с Марией Ильиничной тему, сел за статью в одной из маленьких комнат рядом с секретариатом «Правды». Эти расположенные одна за другой комнатки были удобны тем, что в каждой из них можно было работать одному, не видя соседа.
Мимо, в следующую комнату, быстро прошел Михаил Кольцов, разматывая с шеи теплый шарф и дружески кивая Пересветову. «Сразу вызовет машинистку», — подумал тот, но ошибся. Кольцов тихонько пошагал взад и вперед, продышал и протер запотевшие на морозе роговые очки и, заметив, что сосед еще не пишет, вышел к нему.
— Костя, — спросил он, — вы слышали когда-нибудь свой голос со стороны?
— То есть каким же это образом?
— За границей стали продавать домашние звукозаписывающие аппараты. Я обязательно выпишу себе такой, как только мне узнают точный адрес. Принесу его в «Правду» и запишу Марию Ильиничну, как она заведующих отделами пробирает. Саню Зоревого запишу, как он на меня кричит, что я набор задерживаю.
— Что-то я не слыхал, чтобы он очень кричал на вас.
Зоревой, крупный и русоволосый, добродушный северянин-архангелец, работал заведующим редакцией газеты.
— А вас заставлю петь басом «Брама, великий бог! Мой стон души не слышишь ты». Или «Бывали дни веселые», тенором.
— Ладно! — улыбаясь, согласился Костя.
Через минуту из комнаты Кольцова доносился стук трубки, выбиваемой о чугунную пепельницу.
Пересветов с головой погрузился в свою статью, когда из секретариата быстрыми шагами вошел Бухарин, в шапке с опущенными ушами. По-видимому, он только что пришел в редакцию.
— Здравствуйте! — сказал он. — А Витя где?
— Здравствуйте! Виктора сегодня в редакции не будет.
После секундного колебания Бухарин спросил:
— У вас есть время послушать одну вещицу?
Константин взглянул на пачку небольших аккуратно исписанных листиков в руке Бухарина и отложил в сторону свой черновик. Он подумал, что ему хотят прочесть статью перед отправкой в набор. Бухарин между тем заглянул к Кольцову и прикрыл обе двери.
— Так послушайте. Это записка не для печати. Она не длинная.
Он сел, придвинув стул и не снимая шапки, и стал быстро читать вполголоса.
Сначала шли, как показалось Косте, общие места о трудностях руководства партией без Ленина. У Пересветова не выходила из головы своя статья — о западноевропейских социал-демократах. С подзорной трубой они выискивают в рядах советских коммунистов трещину, чтобы забить в нее осиновый кол, в сотый раз с торжеством обнаруживают «элементы социал-демократизма» во взглядах Троцкого…
Но что-то заставило Костю переключить все внимание на слух.
«Лейбор парти», — услышал он. К чему это Бухарин упоминает английскую «Рабочую партию»?.. Ах да, это он о какой-то временной перестройке, кажется, в работе ЦК, во избежание новых внутрипартийных обострений. Костя наконец сосредоточился на том, что ему читают. Бухарин пишет о необходимости «ужиться с Троцким»?.. Но ведь английская «Рабочая партия» объединяет политические организации с разными политическими программами. У Бухарина это уподобление фигуральное, — конечно, он пишет о партийной дисциплине, о подчинении решениям ЦК, — но все же? Это что-то вроде принципа «живи и жить давай другим», на основе которого Троцкий уживался в одной партии с меньшевиками-ликвидаторами…
Бухарин кончил читать. Пересветов спросил:
— Скажите, пожалуйста… куда вы эту записку хотите подать?
— Я подал ее в ЦК.
— Подали?..
— А что? — Бухарин засмеялся тихим смешком. — Она вам кажется слишком смелой, да?
Слегка бледнея, Пересветов отвечал:
— Я несогласен с ней в корне.
— Ого! — по-прежнему тихо воскликнул Бухарин. — В корне?.. Это серьезно!
Он поднялся и собрал со стола листочки.
— Ведь вы здесь, по существу, становитесь на почву…
— Потом, потом поговорим, — остановил его Бухарин и вышел.
Костя сидел оцепенелый. Он ничего не понимал. То, что он выслушал, в его глазах никак не вязалось ни с линией ЦК, ни с собственным поведением Бухарина за последний год. Наконец, не вязалось это и с его, Костиной, недописанной статьей…
Дверь приоткрылась, показалась голова Марии Ильиничны.
— К вам можно?
— Конечно!
Она закрыла за собой дверь и бесшумными мелкими шажками подошла к столу.
— Что у вас здесь произошло? — спросила она, не откликаясь на Костино приглашение сесть и впиваясь в него глазами.
— Он мне прочел сейчас одну свою записку. А что? Он сказал что-нибудь?
— Он вошел, снял кожанку, бросил на диван и вдруг говорит: «Ай да Костя!» Я спрашиваю: «Что Костя?» Он отвечает: «Ничего, Мария Ильинична, это я так». Может быть, он не хочет, чтобы я знала про эту записку?
— Он подал ее уже в ЦК. Не думаю, чтобы от вас он стал скрывать, если прочитал мне… Я сказал, что в корне с ней несогласен. С этой запиской.
— Что в ней такое?
Костя развел руками:
— Фактически лозунг свободы течений в партии. Или только внутри ЦК, — я мог недопонять, он читал быстро. Я просто не понимаю, откуда это у него? То есть он мотивирует желанием смягчить внутрипартийную борьбу, а фактически предлагает ее обострить, узаконив перманентную дискуссию. Насколько я уловил, речь у него идет именно о разных идейных течениях, а не о праве на деловую критику, которое гарантировано Уставом партии…
Костя передал ей выражение «Лейбор парти».
Мария Ильинична покачала головой. С минуту
