курганах недалеко от Смоленска. В общем — все непросто с этой летописью. Да и вообще с нашими легендами. Вот ты слышал, что Рюрик пошел от сына Августа?
— Конечно, — кивнул царь.
— Так вот, у Августа не было сына. Если это Гай Октавиан Август, а не просто титул древних лет, утвердившийся после Диоклетиана. Да и пришел Рюрик шел явно с Балтики или край с Северного моря. Что там делать сыну целому Августа? Все это шито белыми нитками. Вздор сплошной.
— И к чему ты мне это говоришь?
— Смотри. Пришел Рюрик с дружиной. Откуда-то из Северной Европы. Я пытался найти концы, но мне книги по тем древним временам только обещались привезти. Но это не важно. Главное, что он нес с собой североевропейскую культуру тех лет. Которая и стала основой древнейшей Руси, которая изначально создавалась как западная держава. Потом при Владимире укрепились отношения с ромеями. Но это не сделало нас державой востока подобной Персии или Индии, так как ромеи все ж таки по культуре своей суть европейцы. Что и нашло свое отражение в дипломатии. Король Франции даже взял дочь Ярослава Мудрого в жены. Значит мы и вес имели, и своими считались.
— Где ты сие вычитал?
— В летописях. Владыко не ограничивал меня, да и тетя пускала в царскую библиотеку свободно.
— И ты все это там нашел? Там же сонм книг.
— Мне повезло. Я сразу обратил внимание на нужные. Но не суть. Главное то, что от сотворения до времен поздних Рюриковичей мы были своими для запада. Кровь от крови, плоть от плоти. А потом случилось… отуречивание.
— Что?
— При Иване Великом прадеде последнего Рюриковича на престоле, в Москву приехала Софья Палеолог. А с ней и множество ее советников да спутников, которые к тому времени хоть по крови и языку и были эллинами, но по культуре сущие турки. Что у нас и утвердили. Ввели поместную службу, совершенно разрушив старое войско и многое другое натворили. А главное — полувека не прошло, как приехавший на Русь австрийский посланник не мог нас отличить от татар. И вот теперь мы делами твоими и дедовыми пытаемся вернуться домой. В Европу. Но нас там долго не было. Чужие стали совсем. А блудный сын он только в притче принимается тепло в доме своем.
Петр остро поглядел на сына, но промолчал, думая о чем-то своем. Алексей же продолжил:
— Нам выгодно одеваться как они и внешне им подражать. Мыслю — все что пользу приносит надобно использовать. Но обольщаться не стоит. Мы для них чужие. И чужими останемся еще очень долго, если не навсегда.
— Да, — согласился Петр. — Я во время поездки так же думал[22].
— Смотрели как на диковинку?
— Именно, — кивнул он. — Нас словно медведя по улицам водили. Вроде и вежливо, а с такой все пренебрежительной улыбкой. И я крайне удивлен, что ты, сидя тут, это заприметил. Да еще в столь юном возрасте.
— На возраст не смотри. Меня лишили детства. — устало вздохнув, произнес Алексей. — Гады. Знаешь, как тошно? Не пересказать. Пил бы запойно, если бы не юность телесная. А заприметить это отношение не сложно. Достаточно языки разуметь, да слушать, что промеж себя иноземцы говорят о нас. Есть и нормальные. Но для немалого их числа мы дикари вроде турок или даже хуже, к которым они приехали денег заработать, пользуясь нашей дремучестью, чтобы потом вернутся домой и жить там в благоденствии. Скорее тут это ярче видно. И от этого иногда так тошно становиться…
Петр покивал.
— Других опытных да умелых людей нам брать неоткуда. Ты верно приметил про армию — вооруженный сброд. Видел я и саксонское, и прусское войско, и иные. Наших рядом ставить просто стыдно. Словно ополчение селян.
— А воевать надо.
— Надо.
— И побеждать.
— А куда деваться?
— Уроды… — тяжело вздохнул Алексей.
— И не говори…
Эпилог
1698 год, сентябрь, 21. Москва
Петр вернулся в Москву и жизнь, несмотря на опасения, продолжила протекать своим чередом. Без особых потрясений. Если не считать, конечно, похороны и траур. Но он был скорее техническим. Горевать в полную силу по людям, которые оказались выставлены как лидеры заговорщиков выглядело странно. Так что, откровенных увеселений не про проводили, но и общественную жизнь не урезали. В частности, Наталья Алексеевна вновь возобновила культурные вечера у себя дома в формате своего рода литературного салона.
Только теперь сюда стал захаживать и царь.
Любопытство.
Все-таки театр, газета, литературный журнал, который, кстати, Петр Алексеевич всецело одобрил. И даже поддержал идею начать готовить еще несколько журналов с публикацией в них передовых научных идей в области естественных наук. Переводных, разумеется, на русском языке. Это было не скоро, не быстро, не просто. Но царь дал добро и пообещал финансирование, в том числе и на выписывание изданий разных академий наук и различных монографий. Ибо дело стоящее. Даже скорее не стоящее, а крайне важное.
Кроме этого сын, после того разговора, вызывал у него неподдельный интерес. И он старался уделять ему время, а не избегать как раньше. Тем более, что несмотря на возраст им было, о чем поговорить. Причем на вполне адекватном уровне.
Присутствие же монарха практически автоматически превратило этот салон в литературный лишь номинально, ибо поднимать при нем стали самые разные вопросы…
— Какой интересный кофий, — произнес Меншиков, отпив капучино. С горем пополам Алексею в мастерской удалось сделать ручную эспрессо-машинку. Бронзовую, луженую. И теперь, применяя ее да механический капучинатор, он сумел организовать угощение всех гостей новым необычным видом напитка.
— Кофе с молоком, — скривился Петр, которому это было не по вкусу. — Но признаться необычный.
— Нежный, — заметила Наталья Алексеевна.
— Если добавить немного ванили и сахара так и вообще — лакомство, — подытожил царевич.
— Лакомство? Ха! Ну… быть может.
— Больше нигде в мире такого кофия не подают, — произнес Лефорт. — Я обязательно напишу об этом своим знакомым в Европе.
— Славно, славно, — покивал царь. А потом обратившись к сыну, спросил: — Ты, Леш, слышал я, мастеровых в ужасе держал. Так ли это?
— Почему сразу в ужасе? Просто выявлял воровство. Они в сем деле бесхитростные. Особого ума не нужно в том их уличать. Но там все по мелочи шло. Неприятно, но не более того.
— А что скажешь про Алексашку моего? Ворует? — поинтересовался Петр Алексеевич. От чего Меншиков чуть не подавился кофием, не вовремя его хлебнув.
— Ворует. А кто не ворует?
— И много?
— Немало. Но ему простительно. Смел, решителен, умен, дела, порученные
