тогда медным тазом накрылась. Забыл? Значит, что получается? Что приклеился он к нам с далеко идущими целями. Мы когда отсюда канали, об чем договор был? Ни ногой сюда не возникать. И где мы его находим самое короткое время спустя?
– Так и мы…
– Мы – сам знаешь. Не сама захотела – мама велела. А ему что было приказано? Сидеть в закрадке, и как только, так сразу. Спрашивается, по какой причине он здесь сейчас нарисовался? Да еще хайло разевает до противоположного берега. Вопрос? Вопрос!
– Так хавать захотел. Видал, как ты водяру загружал.
– Загружал по причине собственного дня рождения. Этот хмырь сюда никаким боком. Сам слышал, как он меня только что дешевкой обкладывал. Имею право себе в день рождения подарок? Имею?
– Ну.
– Поэтому сейчас эта сучья душонка у меня за дешевку на карачках прощения просить будет. А потом мы ему дознаваловку устроим.
– Это как?
– Предварительно привяжем, чтобы он снова в реку не нырнул. А потом угольков в штанцы сыпанем.
– Так он такой хай поднимет, вся наша закрадка накроется.
– Думаешь, я дурней паровоза? Мы ему гудок подручными средствами наглухо перекроем. Пускай ножонками посучит. Сразу правдивыми сведениями делиться начнет.
Только сейчас я всерьез поверил угрозам Декана, разглядев наконец, что он основательно пьян и явно не способен отвечать за свои поступки и их последствия. Омельченко пока не видать, не слыхать. Видимо, придется в одиночку принимать решение, если Декан приступит к осуществлению своих обещаний. Не могу же я допустить, чтобы моего бывшего лаборанта покалечили из-за каких-то нелепых подозрений. Правда, оставалась еще надежда на застывшего в растерянности Хриплого, который, как мне показалось, не вполне одобрял действия своего напарника.
– Так если его заткнуть, чего он скажет? – наконец просипел он, с трудом выговаривая слова.
– Скажет, куда денется, – уверенно заявил Декан. – Запоет не хуже Кобзона. Только записывать успевай.
– Чего записывать? – не понял Хриплый.
– Кто ему такое поручение давал – дуру нам гнать. А про этого птичьего сотрудника сами все разузнаем. Короче – тащи инвентарь.
– Какой?
– Веревку. Тряпку какую-нибудь хайло ему заткнуть. Банку консервную угольков зачерпнуть. Включай мозги. Что мне, одному корячиться? Спрос с обоих будет.
– Какой еще спрос?
– За недостаточную бдительность в критических обстоятельствах.
– Его бдительность или нашу?
– Ну, ты меня уже достал! Я тебе чего уже целый час толкую? Хочешь, чтобы мы как в прошлый раз залетели?
– Не-е…
– Значит, соображаешь. Будем выяснять, с какой целью приказ нарушил вести непосредственное визуальное наблюдение. Получим собственноручное признание. Нам шеф еще благодарность объявят. Если результат положительный.
– Об чём результат?
– Вот и выясним об чём.
Тем временем Рыжий, ухватив, судя по всему, расплывчатую суть дурацких обвинений в свой адрес, понял, что роль беспомощного полутрупа, которую он не очень талантливо разыгрывал, старательно прислушиваясь к разговору, может привести к весьма плачевным для него последствиям, и потому решился на весьма опасный в его положении поступок, которого, честно говоря, я от него совсем не ожидал. Изображая не вполне пришедшего в себя после побоев невинно пострадавшего, он с трудом поднялся на четвереньки, что-то невнятно бормоча и припадочно тряся головой, и вдруг стремительно метнулся к ухмылявшемуся Декану, сбил его с ног, подхватил буквально на лету ружье и, отбежав в сторону, направил ствол на пытавшегося подняться Декана.
– Значится так, друзья-однополчане, – услышал я его странно изменившийся голос. Не будь я стопроцентно уверен, что говорит мой бывший помощник, я бы поклялся, что это заговорил совсем другой человек. Ни прежней приблатненной скороговорки, ни недавней показушной истеричности. Даже тембр голоса изменился. Теперь это был спокойный, я бы даже сказал, суровый голос уверенного в своей силе и власти человека. – Вы и в прошлый раз остохренели мне хуже вертухаев позорных. Имеется теперь возможность биографию вашу сегодняшним днем рождения закончить. Как смотришь, Декан, на подобное предложение? Представляешь, сколько водяры сэкономим для светлого будущего человечества?
Давно не подпитанный ничьими стараниями и потому почти погасший костерок неожиданно выстрелил небольшим фейерверком искр, и какая-то из догорающих головешек вдруг занялась судорожным торопливым огоньком, высветившим фигуры державшего наготове ружье Рыжего, приподнявшегося на колени Декана и наклонившегося в готовности к прыжку Хриплого.
– Не гони дуру, Котяра, – примирительно сказал явно протрезвевший Декан. – Стрелять ты из соображений личной безопасности поостережешься. А стрельнешь, то пока второй патрон отыщешь, перезаряжать будешь, Хриплый из тебя такой бифштекс приготовит, никакая экспертиза не разберется об исходном материале. Кончай выступать и выдвигайся на исходную позицию, где должен в настоящий момент находиться. Прозеваем Омелю, ни тебе, ни нам спокойная житуха не светит. Попугали друг друга – и завязали.
– Ошибочка, Декан Сергеевич, – возразил Рыжий, и незнакомые мне нотки насмешливого превосходства в его голосе снова настолько меня удивили, что я чуть ли не наполовину высунулся из своего укрытия, чтобы получше разглядеть человека, державшего на мушке двух весьма опасных пиратов. У меня даже мелькнула нелепая мысль – мой ли это бывший помощник, еще недавно готовый на немедленную попятную при малейшем намеке на опасность? Особенно не напоминала прежнего Рыжего его спокойная насмешливая улыбка, которая, впрочем, могла мне и показаться при быстро сгинувшей вспышке пламени.
– Первым я Хриплого положу по причине большой физической опасности. А на тебя даже патрона тратить не буду. Отоварю прикладом по башке и все дела, – продолжал издевательски насмешничать Рыжий.
– А потом? В бега, что ль? – отступив на шаг в сторону Хриплого, спросил Декан. – Не по Сеньке шапка, Котяра. Дня не продержишься. Или оттуда, или оттуда, – махнул он рукой сначала в сторону реки, а потом за спину, в сторону гор, – тебя достанут и на первом сучке подвесят.
– И опять мимо, – наигранно хохотнул Рыжий. – Мне за Хлесткина амнистия от заказчика на весь оставшийся срок выдана.
Упоминание о Хлесткине, судя по всему, нейтрализовало последний хмель из недавно остриженной головы именинника. Он оглянулся на Хриплого и, похоже, подал ему какой-то знак.
– Так это… Хлесткина-то за что? – шагнул к Рыжему Хриплый и замер, остановленный дернувшимся в его сторону стволом. – Он нам это… Жизнь тогда спас.
– Спас? Долю я ему предложил, вот и спас.
– Какую долю? – не выдержав затянувшейся паузы, спросил Хриплый.
Неожиданно что-то привлекло внимание Рыжего как раз в той стороне, где по моей прикидке должен был сейчас находиться Омельченко. Он слегка повернул голову в том направлении и стал настороженно прислушиваться.
– Какую долю? – громко переспросил Хриплый, делая еще один шаг на направленный прямо ему в грудь ствол.
– Долго рассказывать, – спохватился Рыжий, отступая в темноту, быстро наползавшую на скукожившееся пространство скудного
