ещё присвоили… Вернулся я в Исленьск и на работу на завод устроился. Школу вечернюю закончил за два года, и за год мог бы, и за месяц, но формальность… У Бориса-то – ни класса, по документам – безграмотный… В свой институт поступил на заочное, защитился по второму разу и по той же теме. В Ялань отправили – место освободилось – не стал отказываться… и не мог.
– Ну, прямо чудеса. Как в книге, чё тут скажешь… но, как в фильме, – говорит Несмелов. И спрашивает: – А брат-то где?
– Не знаю, – отвечает Горченёв.
– Чё, так ничё и не слыхать?
– Нет, ничего – без права переписки.
– Смотри-ка ты. Ну, может, и объявится…
– А как у вас тут обстояло?..
– Хоть и вряд ли.
Без ветра, без дождя – лесина в логу ухнула – упала. Стоять ей надоело, наверное, а ветра дожидаться сил и терпения не хватило. Медведь ли её уронил – людей услышал – осердился, а лесину повалил – вроде и злость сорвал, и людей напугал. О ней, о сухостоине, только что рухнувшей, возможно, думая, о медведе ли, её повалившем, и говорит Несмелов:
– Полегче бы о чём… Как тут у нас… По-всякому. Нормально. От радости и старики со старухами помолодели даже… но. Тебе про всё? Сразу про Дарью ли?.. Язык чё зря чесать – жарко. Про всё и времени не хватит… Ты как ушёл тогда, и Засека приехал. То ли назавтра же, а то ли через день, но где-то тут же, не тянул. Меня в Каменске не было, не знаю точно. Ты – туда, я – в Ворожейку… здесь деревенька есть такая – может быть, уже и слышал… горшками торгуют… глина там у них добрая, – сказал так Несмелов, фуражкой по предплечью себя хлопнул – убил на гимнастёрке комаров – налетели тотчас новые. И продолжает: – После, гляжу, частенько стал наведываться. Каменск не жаловал так чё-то раньше… Всё и попивал чаёк у Панночки, дружбу завёл с ней, спасу прямо никакого. Поездил сколько, чайку попил… не зря, выходит… и увёз с собой он твою Дарью. Ох, и снегу было той зимой – что ты! – чтобы столько-то когда ещё, и не припомню… Тоже двое сыновей. Старший уже и большенький – лет десяти, однако, так, примерно, а младшему мало, сколько, и не знаю, ну, некорыстный… Так в Елисейске с ними и живёт. В школе вроде всё работала, учила… и, то ли путаю, то ли нет, даже директором была вначале… Да ты и так, поди, всё знашь… ведь узнавал, наверное?.. Я чё тут…
– Нет, – говорит Горченёв, – не знаю и не узнавал.
– Ну, не поверю, как так можно?! – говорит Несмелов. И говорит: – Сам-то он, Засека, на Колыме… Это-то слышал?
– Нет, – говорит Горченёв, – не слышал.
– Жив или нет, вот это не скажу, – говорит Несмелов. – Так что, вот видишь, всё нормально.
– Недавно, значит, – говорит Горченёв.
– Чё недавно? – спрашивает Несмелов.
– Забрали Засеку.
– Да как недавно… Уже порядочно… В сорок девятом.
Спряталась где-то в густой листве черёмухи, трещит на всю тайгу сорока: всё, дескать, вижу, всем всё расскажу.
– Вот расшаколда-то уж где, дак расшаколда, и чё за птица, – говорит Несмелов, – какая от неё кому польза? – сказал так и всхохотнул вдруг коротко, но громко. И закашлялся.
Обернулся на него Горченёв и спрашивает:
– Что с вами?
– Да с Засекой… чё-то вдруг вспомнил, – говорит, прокашлявшись и усмехаясь, Несмелов. – Мы же с ним давно знакомы тоже. Давным-давно – ещё с Гражданской… Партизанили тут вместе.
– Вон оно что.
– А ты как думал… но. Ну а смеюсь-то: в девятнадцатом, под самый Новый год – уже по-новому… морозы стояли страшенные: вороны сыпались, как шавяки, – в воздухе мёрзли!.. налетел Портнягин с колчаковцами в помощниках на Елисейск, раздетыми нас, как чапаевцев же… но, кино-то видел?.. взяли… ага, кто-то и так – проснуться даже не успел. Посекли, сволочи, тогда много народишку. А кого не зарубили сразу, на Ислень после свели, в цепочки всех увязали – и в прорубь… налимов подкормить, те уж, поди, попировали… Кого так – верёвок-то на всех не набралось бы – из пулемётов покосили, мёртвых уже на льду в поленницы поскладывали. Сколь их, таких поленниц, потом, в водополицу, по Ислени к северу уплыло – жутко… льдину несёт – на ней поленница – ну, мать честная, что ты, парень!.. А мне грудь навылет – жив, видишь, – недошеверёдно… Лежу ночью в поленнице… я всё: поленница… ну как?… ну – штабель, что ли – одна язва… про людей-то как-то тоже, пусть и убитые, дак несуразно… и стонал ли, может, бредил ли, ли чё ли там, не знаю… А баба… Стародубцев был, купец, здесь-то всем у нас известный, ещё и золотишком промышлял… его работница, батрачка… сам-то он тутошний, яланский, его домов в Ялани было много… где магазин теперь, это ж его, и там, где ясли, и возле церкви, весь заулок почти что, где мастерские эмтээс… чё говорить, одно – имушшый был, не чета всякому, хоть и зажиточному… и в Елисейске сколько-то имел домишков… мужик смешной, чудаковатый, хоть и деньгой такою воротил, и собака у него была, стой на него, такая же, не наша – вроде из Англии её выписывал… морда – и до сих пор вот будто помню… по деревням вокруг народишку уйму укокошили, когда Колчак стоял, да и Портнягин поусердствовал – тот и особенно, по-свойски… свой своего – ну, ты же знашь… ещё и личные разборы… вон, в этой, в Чалбышевой, сорок человек, а где и больше, может, кто их когда подсчитывал… в Ялани, парень, – никого… один – в санях его – тот, правда, пьяный в сиську был… дядя Гришки Чеснокова… и тоже Гриша, тоже Чесноков, тоже охальник был порядошный… ехал, спал, в доху укутавшись… проверять стали, а он на них – увидел, спьяну, разбуженный – материться на них начал… всех Стародубцев отстоял, ну, откупил ли, я не знаю, не присутствовал при этом… потом – его… уже от наших… не дал народ его в обиду… здесь же тоже казачьё, и верховодили эсэры… из Ялани-то чуть ли не треть позже сгинула да и из Каменска порядочно – целые улицы пустыми оставались – под корень брали… это сейчас подзаселились, а то идёшь – и как-то плохо… на душе-то, хоть и её, души, вроде нет.
Похлопал Несмелов рукой по карманам галифе сначала, потом – гимнастёрки, потерял что будто, нашёл, не нашёл ли,
