у меня есть Кэл. Он — это всё что я могла желать, и мне не нужно ощущать Притяжение, чтобы понять, что люблю его — не внезапно, не в спешке, а кусочек за кусочком, мгновение за мгновением, словно новый урок, который я постепенно изучаю, добавляет к общей сумме моих к нему чувств. И, свернувшись калачиком в объятиях Кэла, той же ночью, прижимаясь щекой к его обнаженной груди, я знаю, что мне делать со всей этой ношей, что тащит меня вниз.
Удерживает меня.
Мне нужно отпустить прошлое и сосредоточится на настоящем. Нужно отказаться от того, кем я была, и принять себя новую.
Нужно сжечь все дотла.
* * * * *
На следующее утро, Эш и я, возвращаемся на вершину утеса. Я ощущаю лёгкость, словно я воздух, когда парю над Эхом; его красота раскинулась перед нами. Я сижу на краю обрыва и словно смотрю на край мира. И на этот раз, закрыв глаза, я вижу отца.
Мне шесть или семь, а вот он пришел, чтобы прочесть мне сказку на ночь. У нас есть большая книга сказок со всего мира. Он садится на кровать рядом со мной и мы вместе листаем страницы, он читает, а я провожу маленьким пальчиком по картинкам. Он обнимает меня, а я подгибаю колени, чтобы он поудобнее положил книгу, чтобы я смогла помочь ему перевернуть страницу. Он очень долго читал. Я вдыхаю его запах, ощущаю тепло кожи, вспоминаю то время, когда его объятия казались самым безопасным местом во всем белом свете. Но, в конце концов, он смотрит на меня, нахмурив брови так, как мне всегда нравилось.
— О чем ты думаешь, Цзе-Линь? — тихо спрашивает он.
Он всегда так тонко меня чувствовал, был внимателен. Всё о чем я могу думать — наш последний разговор, когда он еще был самим собой, а не частью Ра`хаама. Я накричала на него и Патрисию, повесила трубку, прежде чем он успел ответить.
— Я думаю о тех, кого бросила, — отвечаю я ему.
— … В последней школе?
Я киваю.
— И о том, как сказала что-то злое. И у меня не было возможности сказать, как сильно я сожалею, до своего ухода.
— Ах. — он осторожно закрывает книгу и кладет её на пол, рядом с кроватью. — Это довольно сложно. Если есть возможность, всегда нужно найти в себе силы, чтобы вернуться и извиниться. Но когда это невозможно, я думаю, очень важно помнить, что отношения и дружбу нельзя определить лишь по одному мгновению. Это множество моментов, которые мы проводим вместе. Все те поступки, при помощи которых мы хотим сказать «я люблю тебя», и или «я тебя уважаю», или «ты важен для меня». Такое нельзя стереть несколькими неосторожными словами.
— Откуда ты знаешь? — шепчу я.
— Когда твоя бабушка умерла, я очень сожалел, что не позвонил ей. Я хотел, но был так занят. Со временем, однако, я понял, что один пропущенный звонок не улучшил бы наши с ней отношения. А вот десятки тысяч «Я люблю тебя» вполне исправили бы дело. Она точно знала, как я тревожусь о ней, и как сильно уважаю. Вот это было по-настоящему важно. — Он обнимает меня. — Это поможет, Цзе-Линь?
— Ты уверен, что последние слова не имеют значения? — я крепко зажмуриваю глаза, впитывая тепло его рук. — Уверен, что она простила тебя?
— В мгновении ока. Те, кто знает нас по-настоящему, висят всего тебя, а не часть.
Я устраиваюсь рядом с ним. Закрываю глаза и шепчу:
— Я люблю тебя, папочка.
— Я тоже люблю тебя, Цзе-Линь.
Он чмокает меня в макушку, и мои губы изгибаются в улыбке.
— Всегда.
* * * * *
В тот вечер мы с Кэлом идем на наш луг и ложимся вместе на поле розовых цветов, на ночь их лепестки закрываются. Мы любуемся звездами, которые когда-то покрывали небо над родной планетой Эшваренов, наслаждаясь объятиями друг друга. Я знаю, что усложняю себе жизнь. Я целый день занимаюсь тем, что передвигаю предметы, а затем возвращаюсь домой, чтобы растворится в Кэле без остатка. И он, кажется, знает об этом. Я ощущаю, как это знание зреет в нем, наряду с любовью, которую он испытывает ко мне. В нем есть какая-то червоточина. Сегодня вечером ему тяжело, что-то давит на него, даже когда он смотрит на красоту звезд, кружащихся над головой.
— Ты в порядке? — спрашиваю я у него.
Я ощущаю его разум, точно гобелен из золотых нитей, чувство сопереживания, которое он унаследовал от матери, вплетается в мою собственную растущую силу.
— Я разрываюсь, бе'шмай, — наконец, отвечает он.
— По поводу чего?
— Я много думал. — Он вздыхает, глядя на ночное небо. — О подарке, который передал мне Адамс. Портсигар, который спас мне жизнь на борту «Пляски Смерти».
Я моргаю.
— Почему ты думал о нем?
— В портсигаре была…записка. Записка, написанная рукой Финиана, но он этого не помнит. Именно он сумел открыть его. Но я не знаю, вдруг она для меня.
— Что там было? — спрашиваю я, не вполне уверенная, что хочу и вправду знать об этом.
Он смотрит на меня сияющими глазами:
— «Скажи ей правду».
Я молчу, наблюдая за ним во мраке. Он красив, неземной, почти волшебный, и на мгновение, я не могу поверить, что он — мой. Но я вижу, что в нём идет борьба. Я ощущаю эти мучения в его сознании.
— Мне есть что скрывать, бе`шмай, — произносит он, и я поражена, увидев слезы в его глазах. — О моем прошлом. Моя кровь…
— Кэл, всё в порядке, — говорю я ему касаясь его лица.
Он мотает головой.
— Дело во мне. Я боюсь, что никогда не смогу от него отделаться.
Я помню историю, которую он рассказывал мне о Саэди. Боль его детства, жестокость отца по отношению к нему, к его матери, тень его прошлого, которая нависает над ним. Я знаю, что он борется с ней каждый божий день. С жестокостью, с которой он был воспитан, с жестокостью внутри него самого. Я ощущаю её прямо сейчас, как она прячется за этими прекрасными глазами.
— Ты — не твоё прошлое, Кэл. — Я переплетаю наши пальцы, а мой взгляд устремлен на созвездия над нами. — Ты не тот, кем тебя воспитали. Если пребывание здесь чему-то меня научило, так именно этому. Наши сожаления и страхи лишь сдерживают нас. Мы должны отпустить их, чтобы стать теми, кем нам предназначено. Нужно сжечь всё дотла.
— Наше прошлое делает нас теми, кто
