во тьму. Раздаются испуганные возгласы.
— Электричество отключили, — говорит Софи.
За столиками начинают вспыхивать огоньки зажигалок.
Менеджер отеля обращается к нам на китайском, и Рик переводит для меня:
— Над Тайдуном, на юго-восточном побережье, очередной тайфун. Затопило шесть деревень.
— Шесть деревень! — Я вспоминаю куклу, плавающую в мутной воде. — А что будет с людьми?
— Кто знает? — говорит Спенсер. — Наш гид говорил, что из-за тайфунов береговая линия меняется каждый сезон. Местные постоянно живут под ударом.
— Как такое вообще возможно?
— Нам очень повезло со страной, — говорит Рик, и даже после наших разговоров о расизме он прав.
Мы выходим из ресторана в подавленном настроении. Коридор освещен бледно-желтыми аварийными лампами. Я натыкаюсь на Мэйхуа, которая тащит за собой чемодан на колесиках. Ткань так изношена, что вожатой пришлось обвязать чемодан веревкой; моя мама поступила бы так же, чтобы сэкономить деньги, а не покупать новую вещь.
— Ты ведь не уходишь? — испуганно спрашиваю я.
Мэйхуа и бровью не повела, когда на нее орал турист, но сейчас ее глаза наполняются слезами.
— На наш дом в Тайдуне обрушился тайфун. Мою деревню смыло. Я возвращаюсь туда, чтобы помочь родителям.
— О нет! Твои сестры! А родители — они в безопасности?
— Да, но мы потеряли все: одежду, фотографии, мебель. Все пропало.
Мэйхуа — точно пустая сцена, с которой ушли танцоры, всю ее жизнерадостность как ветром сдуло. Из горла вожатой вырывается судорожное рыдание. Я обнимаю ее, вдыхая цветочный аромат, когда она прижимается ко мне.
— Я живу на университетскую стипендию, — говорит Мэйхуа. — Как я теперь смогу учиться? Как они выживут? Что будут делать?
Я представляю себе ее родителей, которые и так перебиваются с хлеба на воду, принадлежа к меньшинству в собственной стране, жертвуя собой, чтобы дать дочери образование. Не родись я по счастливой случайности в Штатах — вполне могла бы оказаться на месте Мэйхуа.
Ветер распахивает дверь, обдавая нас потоками дождя. Я ощущаю собственное бессилие, прощаясь с вожатой.
— Мы танцуем под «Луг орхидей», — говорю я. — Спасибо тебе за эту песню.
На ее лице мелькает искренняя улыбка, прежде чем снова исчезнуть в сумраке.
— Тебе спасибо, Эвер.
— Пожалуйста, дай нам знать, если мы можем что-нибудь сделать для вас.
Мэйхуа кивает, вытирает слезы и вытаскивает свой чемодан под неослабевающий ливень.
Глава 32
В темноте эхом разносится журчание воды. Рик зажигает свечу. Она освещает каменный пол, окруженный прочной стеной из бамбуковых жердей, и крышу-пагоду, частично перекрывающую квадратное помещение бани, расположенной почти в четверти мили от термального курорта.
Рик уже вложил сто долларов из своих сбережений в пожертвования, которые я собираю для Мэйхуа. Начало положено. Но пока я развязываю пояс юкаты, меня не отпускают мысли об этой девушке, ее родных, нашем разговоре за ужином. Я погружаю палец ноги в каждый из двух бассейнов, выложенных плоскими камнями. Тот, что поменьше, — теплый, большой же горячее любого джакузи. В углах — источники, непрерывно пополняющие каждый бассейн. От воды исходит минеральный запах.
Рик закрывает раздвижные японские двери.
— Сначала ты. Обещаю, что не буду смотреть.
Сквозь освещенную свечой темноту я чувствую, что он улыбается. Мои опасения уступают место волнению: я здесь, с ним. Быть может, борьба с бедами этого мира отчасти заключается в том, чтобы наслаждаться счастьем здесь и сейчас.
Рик поворачивается ко мне спиной и изучает три душевые лейки, нависшие над тремя каменными табуретами, а я в это время раздеваюсь и погружаюсь в соблазнительно шелковистые воды. Они обдают меня восхитительным жаром. Мои босые ноги скользят по гладким камням, я захожу в воду по плечи и нащупываю подводный выступ, чтобы сесть. Бамбуковые стены и закрытые двери отгораживают нас от всего мира.
— М-м-м… — стону я. — Давай останемся здесь навсегда.
Рик входит ко мне в воду. Его рука скользит по моей. Я стараюсь не думать о его обнаженной груди, о твердых мышцах живота. О нашей невидимой наготе и о том, что между нами нет ничего, кроме воды.
— Мы впервые наедине с тех пор, как ты вернулся из Гонконга.
— Но мы же пробыли вдвоем три минуты в моей комнате? Надо было остаться там. И зачем только я потащил тебя в поместье Линь?
— Потому что это главная фишка Тайбэя, — поддразниваю его я.
— Точно. — Рик погружается в воду до самого подбородка. В его голосе появляется лукавство: — Знаешь, в некоторых онсэнах[105] половые отличия упразднены. Просто для ясности. Хотя раздельное купание в источниках существовало с тех пор, как реставрация Мэйдзи[106] открыла Японию для Запада.
— Откуда ты так много знаешь, чудо-мальчик?
— Разве? Наверное, много читал. Всё подряд.
И помню уйму всякой бесполезной ерунды.
— Не бесполезной. — Я брызгаю на него водой. — То есть теоретически, профессор У, если бы два человека вздумали заниматься тут запрещенной деятельностью, они бы бросили вызов вековой традиции?
— Да, традиции уже сто тридцать лет. Это считалось бы серьезным нарушением правил.
— Какая жалость!
Лунный свет выхватывает его озорную улыбку, Рик поворачивается ко мне и отводит мои волосы за плечо. Наматывает прядь себе на пальцы.
— Это отстой, что я одержим твоими волосами?
— Я и не знала, что ты ими одержим.
— Они не просто черные. Они иссиня-каштаново-рыжеватые. И в лунном свете слегка серебрятся.
— Как бы ты относился ко мне, если бы я была лысой?
Рик целует меня в лоб:
— Сдается мне, у тебя есть и другие достоинства. Весьма значительные. Например, плечи. — Его рука скользит по обнаженной коже моего плеча. — Или шея.
Я мягко отталкиваю его:
— А вдруг я попаду в аварию и покалечусь? Или свихнусь? Это не болезненные фантазии — я просто пытаюсь быть реалисткой. В жизни все так шатко.
Рик обвивает рукой мою талию и притягивает меня к себе, пока я не натыкаюсь бедром на его колено.
— Помнишь, я говорил, что не имеет значения, когда это случится? Но ты здесь. Словно наконец появилась, хоть я и не подозревал, что ищу тебя. — Его голос серьезнеет. — Быть может, некоторым людям суждено стать частью нашей жизни. Мы не вольны выбирать, когда им возникнуть на нашем пути. И не вольны управлять тем, что может снова забрать их у нас. Потеряй я возможность общаться с тобой, — его губы касаются кончика моего носа и замирают, — та часть моей души, которая нуждается в этом, умерла бы.
Я целую его. Руки любимого смыкаются вокруг меня, с силой обхватывают мою спину. Мои губы раздвинуты и упиваются его горячим ртом и языком с привкусом
