– Так вы с ним, стало быть, шли ко мне сюда? – спросил Огнеяр, перебив девушку посреди рассказа.
Она кивнула. Огнеяр вскочил со скамьи и стремительно прошелся по горнице от стены к стене. По его плечам пробегала дрожь, весь облик источал какое-то лихорадочное нетерпение и вместе с тем мучительное сомнение. Здесь концы не сходились. На ходу он схватил с края маленького квасного бочонка деревянный резной ковшик и одним движением смуглой руки отвернул ему ручку с лебединой головкой, точно ковшик был не деревянный, а соломенный, только треск раздался. Веселка следила за ним с изумлением, Милава – с тревогой и пониманием.
– Не разберу, ничего не разберу, хоть тресни! – Огнеяр вдруг остановился прямо перед ними и глянул на жену. – Зачем Вела Перунова сына ко мне посылала? Рехнулась, что ли, на старости? Что мне с ним делать? Если бы Леля у меня была, тогда понятно. Но ведь нет ее у меня! Хотела, метла старая, чтобы мы с ним задаром друг другу глотки перегрызли? На нее похоже! Леля-то не у меня, а у него самого в руках была, когда он на меня походом собирался! Зачем? Чтобы я ее у него отбил? Что-то все вверх ногами выходит. Ехало огнище мимо мужика, глядь – из-под собаки лают ворота!
– Я хотела узнать! – засмеявшись шутливой песенке, Веселка вдруг вспомнила, зачем пустилась в дорогу. – Я хотела узнать, что с белым светом делается. Если не ты Лелю похитил – тогда кто?
– Кто? – Огнеяр невесело усмехнулся и опять сел. – Я знаю кто. И где она, тоже знаю. Только от этого не легче.
– У нас в Прямичеве в святилище разбилась годовая чаша. И наша ведунья сказала, что, значит, и Чаша Судеб разбита. А я в Прави уже восемь осколков подобрала: два осенних и шесть зимних. Мудрава велела мне их собирать. Может, говорила, и соберете Чашу Годового Круга снова.
– И где они?
– Здесь.
Веселка сняла с шеи мешочек, развязала тесемку и осторожно высыпала осколки к себе на колени.
– Тут у меня… – начала она, видя, что Огнеяр заинтересованно опускает взгляд к осколкам.
И, не договорив, тихо вскрикнула: неожиданно под ее руками блеснул мягкий золотистый свет. Все восемь осколков светились точно так же, как там, в Прави, где она нашла их, и мягким огненным светом были прочерчены рисунки со священными знаками: серпень, ревун, листопад, груден…
Ахнула княгиня Милава, и даже Огнеяр издал какое-то восклицание и мигом подался ближе к Веселке, встал на колени рядом с ней, схватил ее руку и отвел в сторону, чтобы не мешала видеть. Рука его показалась ей горячей, как огонь, и сильной, как железо; трепеща, она сидела неподвижно и в глупом страхе ждала, что вот-вот растает от этого жара и улетит легким облачком…
– Покажи ей! – Огнеяр глянул на жену.
Княгиня достала из-под платья маленький ключик. Огнеяр сам отпер один из ларчиков, скрытых под вышитыми пеленами, поставил его на пол перед Веселкой и поднял крышку.
Веселка увидела груду глиняных осколков, лежащих кое-как, вперемешку. Видно было, что когда-то они составляли большую священную чашу, с широким горлом и тремя маленькими круглыми ручками. На двух-трех осколках Веселке бросились в глаза знакомые узоры: знаки месяца кресеня, просинца… серпеня.
Глупо моргая, она смотрела на осколок со знаком серпеня. Как же так? Она поначалу обрадовалась, подумав, что у Огнеяра хранятся все остальные, недостающие ей осколки Макошиной чаши. Но осколок серпеня может быть только один один же серпень в году!
– Что это? – изумленно ахнула она. – Как… Их две?
Огнеяр бросил на нее значительный взгляд, и она опомнилась. Конечно, их две: Чаша Судеб на земле и Чаша Годового Круга на небе, она это знала давным-давно. Чашу Годового Круга она сама собирает по осколкам, рассеянным в Надвечном мире, а эти, выходит, остались от Чаши Судеб?
– Расскажи, – попросила она Огнеяра.
– Жил да был в городе Славене, что в земле речевинов, князь Велемог, и был у него сын единственный, по имени Светловой, – начал рассказывать Огнеяр, прохаживаясь по горнице взад-вперед. Его мягкие, сильные движения завораживали ее, и мерещилось, что от него по горнице волнами расходится мягкое тепло, как от живого огня. Веселка улыбнулась было такому началу, напомнившему ей любимые кощуны деда Знамо Дело, но тут же устыдилась: это и впрямь была кощуна, возможно, одна из последних, что сложены на белом свете. – И был Светловой так собой хорош и пригож, так сердцем добр и душою приветлив, что ни одна девица мимо него пройти не могла спокойно. И раз увидела Светловоя сама богиня Леля, а как увидела, так и полюбила. Явилась она ему девицей, пообещала любить, и Светловой так ее полюбил, что без нее света белого невзвидел. Как прошла весна, ушла от него Леля, а он целый год не ел, не спал, только и думал, как бы ее вернуть и у себя навек оставить. И дали ему совет…
Огнеяр ненадолго остановился посреди горницы, подумал и продолжил, уже не стараясь держаться кощунного склада речи:
– Я так думаю, Вела-матушка поусердствовала, на ум его наставила, чтоб ей место пусто было. И научила она его раздобыть Чашу Судеб, ту самую, что в Макошином святилище на реке Пряже хранилась и к которой весь род людской ходил свою судьбу узнавать. Как уж он ее раздобыл – не знаю, у меня тогда другие заботы были. Короче, раздобыл он Чашу Судеб, принес ее в священную рощу у Славена. И в Медвежий велик день, как пришла весна и Леля к нему явилась, грохнул он, сердешный, чашу о камень, так что одни осколки полетели.
Огнеяр досадливо хмыкнул, и Веселка без труда догадалась, что очень долгое время он, думая о тех событиях, называл княжича Светловоя всякими разными словами, но никак не «сердешным».
– Ну, вот! – Огнеяр махнул рукой в знак того, что добавить нечего. – Леля с ним навек осталась, у него теперь в роще вечная весна, а ни в другие земли, ни назад к богам Леле теперь дороги нет. А осколки я подобрал. Может, думал, пригодится. Да, видно, зря! Что с них теперь?
Веселка с сожалением посмотрела на тусклые глиняные черепки в ларце, лежащие мертвой бесполезной грудой. Толку от них и правда было немного. Но и от тех, что золотились у нее на коленях, толку не многим больше. Особенно здесь, в Яви. Свою силу Чаша Годового Круга обретет в Прави. Но сначала ее нужно собрать до конца.
Совершенно не в ту сторону отправился Громобой за пропавшей весной: идти надо было не на юг, к дебричам, а на запад, к речевинам. Теперь она знала имя того, кто похитил богиню весны на самом деле. Но что это изменило? Любопытно, да и все. И его имя, и черепки обеих чаш, погибших по вине княжича Светловоя, казались равно бесполезны.
– Собирай свое приданое! – Огнеяр кивнул на осколки у нее на коленях. – Пойдем!
– Куда? – хором спросили Веселка и Милава.
– В святилище. К Веле. Что-то же она хотела, когда Перунова сына ко мне посылала!
– Но как же ты ее услышишь?
– Теперь услышу! – убежденно ответил Огнеяр. – С ней вместе услышу. Уж если она тебя оживила, то Велу и подавно.
