Потому что в один миг понимаю. То, что держу сейчас в руках, что обхватил, судорожно вцепившись и прикрываю собой, София, — самое, блядь, ценное, что есть для меня в жизни! Единственное и самое главное, что в ней для меня существует!
Она.
Ради нее я готов на все.
Готов умереть вот сейчас, лишь бы осталась жить.
Блядь.
Как я раньше не понимал, не видел?
Думал, что хочу ее до одури! Все во мне маленькая принцесса взрывала! Все внутри, крышу рвала и до хруста зубов, до скрежета ее хотел!
Ни хера.
Это не страсть.
Я, блядь, оказывается, люблю ее! Не просто, не сейчас, не из-за восхищения и того, как одуренно мне с ней было в постели. Какая сумасшедшая, пьянящая принцесса на вкус. Как хочется пробовать ее — снова и снова, не отрываясь. Чувствуя, как ведет, как пьянею, до одури безумной пьянею от нее. И оторваться не способен. И каждый раз все больше хочется…
Ни хера.
Я люблю ее с первой нашей настоящей встречи.
Еще тогда, с того самого озера, в котором она умудрилась утонуть!
Уже тогда в сердце впилась своими ноготочками маленькими. Своим дыханием. Румянцем на розовых щеках. Улыбкой этой — такой нежной, будто по сердцу проехалась. И вкусом губ своих — таким же сумасшедшим медовым, как и ее глаза.
Тогда уже туда проникла. Забиться по-другому совсем его заставила.
Хоть и мозгами понимал, что даже о ней и не думаю, что думать, как о женщине не могу!
Всегда любил. С того самого момента.
Даже когда во все тяжкие с другими пускался. А ее любил.
Самому себе врал, что отомстить хочу. Сам себе не мог, признаться.
А ведь потому и понесся на этот аукцион, бросив все на свете! Хотя были и другие, крайне важные заботы и дела!
Обхватываю тонкое тело так крепко, как только способен.
Пусть. Пусть меня, а не ее. Только не ее!
И темнота.
И только голос ее.
Как наяву слышу.
Слова — бесконечные, нежные. И то мне говорят, что услышать от Софии наяву никогда не смогу.
Но они заставляют сердце биться. Вытаскивают из темного вязкого омута. Вынырнуть из него заставляют. Бороться. Вливают силы. Потому что ради них, ради вот этих слов — и стоит бороться. Стоит драться. Стоять всему миру, всем смертям назло. Только ради них и стоит жить.
«Люблю. Люблю тебя, Стас» — ее голосом в голове.
И тьма — рассеивается, отступает.
Одергивает мрак свои мерзкие щупальцы. И сам будто дышать начинаю, словно выныриваю снова и снова из воронки, куда меня неизменно утаскивает, стоит только этому голосу замолчать, этим словам утихнуть.
Люблю.
Я все бы отдал, чтобы услышать это от Софии.
От нежной принцессы. Самой блистательной королевы.
Она внутри. В сердце. Во всем. Только она.
И снится мне.
Руки ее снятся.
Меня обхватывают.
Губы, что к моим прижимаются.
И шепчут.
Шепчут бесконечно мне прямо в губы это самое главное в жизни, это «люблю».
Только оно — не в губы. Оно в самую душу улетает. И наполняет ее чем-то таким, от чего кровь совсем иначе течет по венам. От чего я себя совсем другим чувствую.
И я выныриваю.
Я, блядь, все жилы напрягаю.
Я против течения этого, — мутного, вязкого, как на маяк спасительный, на слова эти иду.
Потому что — в них только жизнь.
В них она. А все, что до них в ней было — мелочи. Суета. Шелуха под ногами.
Только очнулся, неимоверно, изо всех сил напрягшись, потянувшись к маяку своему, к губам этим, — а один.
Скривился, тут же закрывая глаза от резко полыхнувшего по ним света.
Черт, — а чего я ждал?
Что она и правда здесь и это мне скажет?
Не скажет. Даже из жалости не скажет. Она из тех, кто никогда не соврет. Да и вранье ее мне на хрен не упало. Мне из души, из самой сердцевины ее эти слова нужны. Как воздух, блядь, нужны.
Только — откуда им взяться?
Кто я для нее?
Всего лишь тот, кто ее купил.
Да, отдалась. Да, вырвал из нее это чертово «да», это «хочу».
До сих пор током по венам, даже сейчас, от того, как извивалась подо мной, как имя мое кричала и билась в судорогах сумасшедшего оргазма. Прострелы по всей коже и стояк сразу же невыносимый.
Хочу ее. Ее одну. До одури, до помешательства хочу. Так, что даже сейчас зубы сводит.
И взять могу. И без всякого принуждения. Ей со мной тоже понравилось. О таком не врут. Глаза ее, что закатывались и тело — они не врут никогда.
Знаю, что согласится. Что ее саму от моих прикосновений ведет. Что пьяной от них становится.
Знаю.
Только одного «хочу», одной страсти от нее мне теперь мало.
А того, что так нужно, без чего я подохну просто, она никогда мне не скажет.
Никогда.
Я не забыл глаза ее, полные ненависти. И, пусть та ненависть уже ушла из них, того, что выдернуло меня из смерти, в них не появится. После всего… Это невозможно.
Знал, слышал, от людей своих, что про меня спрашивает, что прийти порывается.
И каждый раз стискивал зубы и кулаки.
Нет.
Увидеть, запах ее вдохнуть, голос ее услышать, — это как глоток воды после того, как вечность шатался по пустыне. Это жизнь, которую так необходимо глотнуть. Без которой даже сердце замедляется, а сама жизнь выглядит унылой подделкой, как плохо сделанное кино.
У Софии доброе сердце. Я знаю.
Только и жалость ее мне не нужна.
И чтобы оставалась со мной из жалости — тоже не нужно.
Я должен.
Должен ее отпустить.
Пусть все мышцы от боли кромсает и судорогой сводит от этой мысли.
Должен.
Я не имею права держать принцессу в клетке. Она должна встретить того, кому скажет те самые слова, к кому их почувствует. Должна стать счастливой.
Я должен.
Только сначала разберусь с тем, кто стрелял. Чтобы быть уверенным, — Софии не угрожает ни малейшая опасность.
И, блядь, разрывает грудь.
Не смогу. Если увижу ее еще хоть раз, — не смогу отпустить. В тот же миг сдохну.
И, может это не по-мужски. — сбросить все на Ромку. В глаза не посмотреть. Не сказать в лицо.
