Нравственность есть не что иное, как истинная, совершенная, здоровая природа человека; ошибка, порок, грех – не что иное, как искажение, несовершенство, противоречие правилу, часто настоящий ублюдок человеческой природы. Истинно нравственный человек нравствен не по долгу, не в силу воли – это было бы создание нравственности из ничего, – он нравствен по природе. Хотя он и нравствен с помощью воли, но воля не основание, не источник его нравственности. Воля – это только подмастерье, а не мастер нравственности; только акушер, а не отец добродетели; только наследник, а не предок нравственной природы; короче, не первоначальная, не создающая сущность морали.
Здесь Фейербах возвращается к просветительскому представлению о нравственности как укорененной в подлинной природе человека. При этом если просветители отличали подлинную природу от неподлинной, развертывая социальную критику (развращенное общество развращает отдельного человека), то Фейербах опирается просто на различие природы и воли, показывая, что нельзя заключать от испорченности воли к испорченности природы. Природа может быть испорченной, но как «ублюдок», как соединение подлинно природного желания с искаженным велением воли, с порочным порывом к худшему.
Создающая – здесь в значении: созидательная, обычное в немецком языке предикативное употребление причастия.
Каждый, кто не хочет противоречить опыту и истории, согласится, если и не по отношению к добродетели вообще, то по отношению к отдельным добродетелям, что они очень часто имеют для себя основание не в особой моральной воле, а в природе человека. Этот человек ничего не знает о ненависти, зависти, жажде мести, высокомерии, лености, обжорстве; но свобода от этих недостатков или пороков, не благоприобретенная, а врожденная, есть одно с его остальной сущностью, которую ни один разумный человек не поставит на счет своей воли.
Тот вон человек свободен от порока погони за наслаждениями, нецеломудренности, излишества в еде и питье; но, быть может, потому только, что он от самой природы не имеет склонности к этим порокам. По крайней мере нередко бывают целомудренными и умеренными только потому, что не могут быть нецеломудренными и неумеренными по неизвестным и известным органическим основаниям. Даже моральный супранатуралист признает, что можно быть моральным, по крайней мере, можно поступать морально, не из чувства долга, а из склонности, из нравственного стремления, следовательно, не в силу моральной воли.
Вообще, классическая мораль исходила из того, что человек должен преодолевать себя. Поэтому, например, если человек не ворует, потому что он прикован к постели, или не развратничает, потому что бессилен в половом отношении, это не считалось добродетелью, потому что не требовало решительного и публично значимого действия, которое только и есть добродетель – показать себя перед людьми честным. Фейербах переворачивает эту логику, считая, что прикованный к постели человек найдет чем насладиться, в том числе и тем, что он не ворует, – но выглядит этот аргумент довольно натянутым.
«Сохранять же свою жизнь есть долг, и, кроме того, каждый имеет к тому еще и непосредственную склонность. Но… большинство людей… оберегают свою жизнь сообразно с долгом, но не из чувства долга… Оказывать, где только возможно, благодеяния есть долг, и, кроме того, имеются столь участливо настроенные души, что они и без всякого другого тщеславного или корыстолюбивого побудительного мотива находят внутреннее удовольствие в том, чтобы распространять вокруг себя радость… Ведь в максиме не хватает нравственного достоинства, а именно совершать такие поступки не по склонности, а из чувства долга». Но то, что относится к этим обязанностям, относится также и к другим. Больше того: нет долга, который не мог бы быть исполненным из склонности и который первоначально, прежде чем он был превращен в закон, не исполнялся бы именно так.
Цитата – из «Основ метафизики нравов» Канта. Такой морализм Канта часто высмеивался, например, в эпиграмме Шиллера:
