Оля глотнула и медленно опустила ладони на стол, лишь бы не уронить ложку. Взгляд ее, сейчас расфокусированный, ровным счетом ничего не видел. Она только смотрела куда-то внутрь себя, туда, где впечаталось Дэново «ничего не начиналось», и ошеломленно втягивала воздух. Крылья ее носа широко и часто раздувались, но она ничего не могла с этим сделать. Почти не слыша, что продолжает болтать тетка Оксана.
— Так он ее из семьи увел? — глухо спросила Оля, не веря, что допускает даже мысль подобную в отношении Дениса.
— Да если б из семьи! Нет, я понимаю, мой Андрей плохо с ней поступил, не тому мы с батьком его учили. Они поженились сразу после школы — загуляли, она и забеременела. Пришлось. Ну пусть я не хотела Марычку невесткой, уже тогда видно было — дела не будет. Но ведь смирилась. То одному ее подучу, то другому. Да и Макарчик… хороший хлопчик у них получился. Я тебе его покажу, он завтра со школы к нам обещался. Или вы с Мыколой в поход идете?
— Идем, — шевельнула пересохшими губами Надёжкина.
— Ну потом покажу. Красивенький, умненький… Три года они прожили семьей, и тут Андрей на заработки собрался, в Польшу — новый дом строить хотел, машину поменять. А вот только умотал, нашел себе бабу местную, да там и остался. Ни дом ему тут не нужен, ни машина, ни Макарчик, черт с ней, с Марычкой. Ему даже мать с отцом не нужны! Так то дурбецало от обиды два года с нами не разговаривало и Макарчика не пускало! Только-только все наладилось — теперь столичный этот приехал. Он, конечно, видный. И она — дивчина ничего, но не про ее ж честь такой павлин! Поиграет — да и выкинет.
— А если не выкинет?
— Еще хуже! Надоест ему наше село, домой соберется и ее с Макарчиком увезет. И тогда мне внука совсем не видать! Я понимаю, Марычка — молодая, ей мужик нужен, так что ж? Своих нет? Ворохтянских? Обязательно приезжего, да еще из столицы? — сокрушенно выдохнула тетка Оксана и посмотрела на Олю так, будто бы та должна была знать ответы на все ее вопросы. И, честно говоря, Оле и самой хотелось бы понять — неужели местных нет? Но следующие поварихины слова заглушили этот вопрос.
— Что в семнадцать лет головы у нее не было, что теперь… а я говорила Андрею: гулящую к отцу в хату ведешь!
— Андрею вашему и самому сколько было?! — гарпией взвилась Оля и вскочила из-за стола. — И вообще… не ваше дело, с кем ваша бывшая невестка жить хочет!
Она сама не поняла, как умудрилась такое ляпнуть. Но, пожалуй, что не жалела — стоило видеть выражение глаз тетки Оксаны, удивленное и испуганное, чтоб мысленно похвалить себя, воюющую за гендерное равенство и неприкосновенность права на личную жизнь. Но хватило ее ненадолго. Ровно настолько, чтобы выйти из кухни, подхватить сумку, висящую на вешалке у выхода, и рвануть во двор, в этот вечер, который неожиданно был теплее предыдущих. Накрыло ее уже у ворот, когда она пронеслась мимо группки туристов, вернувшихся из поездки на Верховину. Из глаз брызнули слезы, побежали по щекам, холодя кожу, и Оля понимала, что лицо ее пылает. Иначе с чего бы такой контраст?
Да и лицо не пылать не может. Внутри она давно уже горит. Может быть, догорает.
Одно Оля сознавала ясно и точно: там, где есть ребенок, там не может быть шутя. Не с Денисовым характером. Не станет он развлекаться за счет ребенка, пусть и чужого. И вероятность того, что это у него всерьез — слишком высока, чтобы и дальше бездействовать.
В одном тетка Оксана права. Нельзя доводить до того, чтобы у человека, которого не любишь, появились надежды. Нельзя допускать привычки быть влюбленным. Нельзя позволять тому, что должно называться флиртом, стать чем-то настоящим. И если с Дэном это уже случилось… если она опоздала…
Оля истерично всхлипнула и бросилась по улице, лишь на мгновение задержавшись у пожарной части, чтобы мазнуть по ней взглядом и вспомнить, что ее внутренний отсчет его смен с того дня, когда ей Марычка — скорее всего, она — ответила по телефону, гласит, что сегодня у Дэна выходной, а в караул ему завтра. А дальше — в лесок, подальше, туда, где родник и маленькая деревянная беседка среди смерек, похожая на избушку. Черт знает зачем. Просто посидеть. Побыть одной. Подумать.
Достать скетчбук из сумки, карандаши. И там, в тишине и сумерках, снова и снова рисовать Дэновы черты: здесь губы — она, наконец, научила их улыбаться похоже, здесь — глаза с четко прорисованной радужкой. Здесь — скулы. Он весь — здесь, в ее голове. Его не вместить на бумагу.
Но все же раз за разом, не зная, как поступить, она рисовала его, выплескивая в рисунках то, что недосказала.
С тем же скетчбуком она и отправлялась на следующий день на ворохтянскую ЖД, чтобы вместе с группой отбыть на дизеле на станцию Вороненко — оттуда был проложен их очередной маршрут под названием «Старые мосты» — от виадука к виадуку, разбросанных по округе. Маршрут несложный, недлинный, без резких подъемов. Но Оле и его хватало после очередной бессонной ночи, итогом которой было твердое решение позвонить Денису и договориться о встрече. Может быть, ему уже и не надо, но разговор отчаянно нужен ей.
Разрешив эту задачу, она как-то враз успокоилась и теперь шла замыкающей в цепочке туристов, пытаясь уследить за детьми, которые заартачились у симпатичного железнодорожного тоннеля, ведущего в Закарпатье. Оля не очень поняла со слов пана Мыколы, действующий он или нет — двое мальчишек — Леша и Олег, заглушали его рассказ воплями, что надо непременно зайти внутрь и проверить, что на другом конце. Остальные детишки подхватили. Впечатления определенно были смазаны. Собрать всех в кучу оказалось непросто, родители были заняты фотоаппаратами. Многие явно с бодуна по поводу первого этапа празднования майских праздников. И никто особенно не озадачивался, чем занято их чадо. Но, в конце концов, группа двинулась дальше. Мосты производили на детей и взрослых впечатление не меньшее, и даже Ольку постепенно все это выводило из жуткого транса, в который она сама себя вогнала. Возможно, потому что сейчас, после выходного, она не чувствовала так отчаянно каждую мышцу в теле, как когда они на прошлой неделе прошли десять километров со спусками и подъемами.
И неожиданно стало получаться отвлечься.
Она даже в какой-то момент и сама достала из кармана телефон, чтобы сделать несколько снимков на память. А потом, на привале, торопливо переносила на бумагу — снова вооружившись карандашом и скетчбуком, с которыми здесь и не расставалась. В отсутствие материалов для работы с фарфором руки ее совсем не терпели праздности. Но вот пейзаж она делала едва ли не впервые в жизни. Знала, что с ошибками. Знала, что в ее воображении все это несколько иначе, чем выходит на бумаге. И фантастические виды округи смешиваются с придуманными в ее голове. Но это было так удивительно и волшебно — начать замечать хоть что-то вокруг себя. И лица, которые ее окружали, так замечательно вписывались в этот спокойный день, что она, волей-неволей, задумывалась не только о куклах, а о целой инсталляции в этом стиле. Кажется, в ней просыпалась ее бабушка-декоратор.
— А хорошо выходит, ребенок, — услышала она за спиной голос пана Мыколы и обернулась. Он стоял возле нее с чайником и кружкой. — Только я, как обычно, не видал тебя жующей хоть что-то. Здесь аппетит хороший должен быть.
