Птаха
А в подкаменном посёлке рыбалок все сдохнут, и очень это знание меня согревает. Творины придут и убьют их всех, ха! Это просто жуть как мило со стороны творин – выходит, мне самой не придется тянуться в такую даль. Из солнечного мира я б и не достала, а на Хмурую сторону мне как-то ходить перехотелось.
Я знаю, что еще надо будет, вот прям теперь и надо, но бр-р, до чего ж мне стало неловко и даже противно, когда оказалось, что привычная моя, родная, считай, Хмарька – вовсе даже не она!
Новым своим силам я почти и не удивилась, не то что Накер. Я-то всегда знала: та дверка, которую для нас отворили наставники – не единственная, должно было случиться еще чего-то эдакое, чего-то особенное, и с кем же ему случаться, если не со мной, с великолепнейшей Пташкой?
Другим так не повезло, и мне от этого грустно.
Мне жаль нашу полесскую обитель, которой скоро не станет – в ненавистных и родных мне стенах теперь будет устроено очередное земледержцево обиталище. Надеюсь, эта скотина не сможет там жить, надеюсь, он еще на подходах, в лесочке, будет вспоминать меня и немедленно обделываться от ужаса.
Жаль мне старого Пня, нашего старче, который так столько всего повкладывал в обитель и в нас во всех. И Хрыча мне тоже жалко: он хоть и гад ползучий, но ведь он выучил нас, не дал пропасть и переживал за нас по-своему, всегда, я-то знаю.
А больше всех мне жаль Веснушку, единственную мою подружку. Она всегда такой серьезной была и обстоятельной, видно, потому и повредилась умом, когда поняла: кровавое море, в котором утонут земли края – это всё из-за нас, из-за хмурей.
Те красные тропинки и груды костей, что мы видели на той стороне – они не про то, что может случиться, а неминуемое, для которого уже все сделали всё. Наши наставники – когда научили нас ходить на Хмарь… бр-р, в Хмурый мир, мы сами – когда ходили, ходили и ходили, пробуждая его, то есть чародееву память, а в оконцовке чего будет? Вот то и будет, что как только мы Чародея оттуда вытащим, остатки его сил бахнут в солнечный мир, а оттого творины станут сильными и начнут видеть.
Или нет. То есть да, но нет. Они и так начнут, потому как Хмарь… то есть Чародей – он там слабеет, а сила, которая была накоплена за все эти годы – она всё равно понемногу течёт в мир и наполняет творин… и нас. Я б предложила оставить Чародея, этого вруна вшивого, там, где он есть, за то, что притворялся мне подружкой и еще волосы встрепывал, и по плечам гладил, бр-р! И за то, что он – вор самый настоящий, ведь сила, которая теперь выливается обратно в мир – она с самого начала была не его, она сам взял её, у всего края взял, втянул в себя, как в воронку, и еще решал потом, кому из учеников сколько её дать.
Ну разве ж не скотина? И оставить бы его подыхать там, где он есть, но без его умений совсем некому будет остановить всё то безобразие, которое учинят творины в наших землях.
Творины столько много лет не могли чуять друг друга, не знали, чего происходит с другими, и оттого были беззащитными перед людьми и варками, если нам случалось в каких-нибудь землях их одолеть. Вот как сирен в рыбацком поселке. Другие творины просто не знали про это и про всякие другие гадости, а теперь – знают, теперь они не беззащитные перед людьми и варками, они объединятся и будут мстить нам за всё.
Я помню свою подружку-сирену с яркими глазами и красным хвостом, я помню тоску в её взгляде и память о глубокой прохладной воде, от которой становится весело в голове, помню её тонкие руки, цепляющиеся за прутья клетки, и её хвост, висящий на разделочном крюке. Да уж, никогда я не забуду всё это! Ненавижу рыбалок, ненавижу, желаю им сдохнуть самой лютой смертью, а потом снова и снова сдохнуть, и я рада, что моё желание сбудется!
Но мне больно оттого, что те же самые понимания свели с ума мою Веснушку. Она не прошла того, что пришлось пройти мне, она не так видит все те же самые вещи, и её они убивают. Считай, уже убили. Сколько бы ни судилось ей еще прожить – она будет ходить во мраке из запахов крови и своего чувства вины.
Я бы так хотела помочь Веснушке, но не могу. Меня учили только искать и убивать. Я не умею исправлять и исцелять.
Я бы так хотела уметь.
Хрыч
Бородач говорит, Веснушка спятила. Ходит везде и бубнит о крови, мраке. О вине хмурей. Тупая творина.
Еще Бородач говорит про Загорье и что надо туда уезжать, все уедут, будут делать там воинов вместо хмурей. Не помню, что такое Загорье и как делаются воины.
Приходит Грибуха с птицей и едой. Я не люблю птицу и еду тоже. Раньше любил. Теперь еда мешает, кусает живот, не дает спать. Я мало сплю. Только день и ночь. Другие ходят и тормошат меня. Говорят, нельзя много спать. Я не много сплю.
Говорят, увезут меня, надо уезжать. Не буду уезжать. Мой дом.
Сжимает горло. Не понимаю отчего. Долго не понимаю, потом понимаю: скучаю. Не помню, как это и для чего. «Скучаю, скучаю», – вертится в голове, не даёт покоя. Много дней не понимаю, не вспоминаю.
Сегодня вспоминаю: скучаю по дочке. Мне сказали, умерла она. Давно сказали. Недавно снилась мне, взрослая совсем, но всё равно умерла. Вспоминаю это и засыпаю спокойно.
Накер
Через незримый барьер мы входим по Хмурому миру в долину за «замком» Чародея. Я знаю, почему Медный не смог – барьер поставили чароплёты, которые были посильнее его. Но не посильнее нас с Птахой, потому что свою силу мы взяли сами, взяли, сколько смогли, а не получили какие-то крохи взаймы у наставников.
Здесь, на Хмурой стороне, силуэты башни едва видны, а красивой долинки и водопадов нет вовсе. Есть давно пересохший колодец, сгрудившиеся поодаль озябшие кочки и мост, он теперь совсем рядом, и мы должны пройти по нему туда, вдаль, где едва теплится огонек маяка.
– Я встречала этот мост прежде, – говорит Птаха.
– Я тоже.
– Мне он не нравится.
– Мне тоже.
Идём к мосту по призрачно-туманной дороге, вперед и вверх, идем, стараясь смотреть не на мост, а на парящий проблеск маяка. Птаха пропадает из виду, но я знаю, что она рядом. Только это понимание удерживает меня от того, чтобы остановиться. Мост пугает и подавляет, переставлять ноги ужасно трудно, ужасно не хочется, но, если я остановлюсь – снова сделать шаг вперед будет почти невозможно.
Мы подходим всё ближе и ближе к мосту, и с каждым нашим шагом он становится всё больше и больше, огромней самой широченной дороги, по которой мне когда-либо доводилось ходить или ездить. Другой конец его теряется в тумане. Наверное, нам не хватит жизни, чтобы добраться до конца.
Кочки, сначала подавшиеся за нами, остаются позади, не смеют переступить границу, очерченную призрачным свечением гнилушек у моста. Кочки остаются за пределами этого пятна света и начинают петь.
Я и не знал, что они умеют издавать звуки.
