Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
Так вот, Аннеке как-то спросила у меня, что, дескать, мне известно о Голландии, а я обрушила на нее свои романтические всхлипы: упомянула Петра Первого, флот, ассамблеи, серебряные коньки и шикарные велосипеды, покрытые льдом каналы, Рембрандта, Брейгелей и Босха, отрезанное ухо Ван Гога, «малых» и «больших» голландцев в Эрмитаже, Тиля Уленшпигеля, Эгмонта и принцев Оранских, тюльпаны, в том числе черный, плотины, мельницы ветряные и водяные, сорта сыра, в том числе «лимбургский живой», издания Плантена, Ост-индскую компанию, «Летучего голландца», делфтские вазы и Вермера Делфтского, бегинок, Николая Кузанского, секту шейкеров и их фантастически дорогую нынче мебель, потом вспомнила и старый и новый Амстердам, Вандербильта, Международный суд в Гааге, Малую Голландию в Петербурге, Зеландию и Новую Зеландию, чепцы, сабо, брабантские вафли и розоватые брабантские кружева, голландское сукно, голландское полотно и пиво, изобретение очков, печатание вольтеровских памфлетов, курение трубок, ношение ночных колпаков, русские заимствования типа «зонтик» и «брюки», буров, бриллианты, королеву и прочее.
Аннеке прониклась. И мы с ней для начала прогулялись на велосипедах в городок Венло. Там мы заглянули на рынок, где она обратила мое просвещенное внимание на рекламный призыв, начертанный углем, с ошибками, на деревянной доске: «У дяди Питера самые большие яйца в Венло!», выпили кофе, приценились к паре черных туфель в магазинчике на углу и пообедали на мельнице (горчичный сыр, черный хлеб с горчицей и пиво). А я так и осталась с этой загадкой: такая маленькая, такая совсем крошечная страна, и столько в ней люди придумали и создали прекрасного. Чудо голландской живописи я объяснила для себя тем, что земля там плоская и над ровной землей — колокол огромного неба, четыре пятых кругозора — сплошное небо, совсем близкое, воздух постоянно меняет цвет, движутся облака и тени, солнце появляется и скрывается, и глазу никогда не бывает скучно. Но все остальное? Мельницы. Дамбы. Флот. Сыр. Пиво. Сукно и полотно. Стекло. Глина. Бриллианты. Непонятно.
Когда я заявилась к Годцейнам в Алькмаар, они одолжили у соседей машину и повезли меня в Амстердам, где все движется в непостижимом порядке-беспорядке: речные трамвайчики по каналам-грахтам, автомобили по трамвайным линиям, пешеходы по проезжей части, велосипедисты по тротуарам, и ничего, как будто так и надо.
После Амстердама мы побывали на побережье Северного моря. На огромном, залитом солнцем песчаном пляже взрослые и дети катают блестящие шары и запускают воздушных змеев. В маленьком красивом и богатом городке Бергене есть Русская улица и стоит памятник погибшим под Бергеном русским солдатам, похожий на тот, что стоит на Ильинке.
Потом устроили культурную программу, то есть сидели целый вечер и читали стихи, голландские хайку. У них есть целый клуб сочинителей хайку, и Серваас его председатель. Он трижды произвел на меня неизгладимое впечатление. Первый раз, когда на набережной, под пронизывающим морским ветром, гордо отказался надеть куртку («Я — голландец!»), второй раз, когда чуть ли не зарыдал при виде «зависшего» компьютера, и третий раз, когда разразился афоризмом: «Мы, голландцы, даем себе труд все делать просто!» Может, в этом и есть весь секрет? Немцы, как известно, все делают тщательно, французы — изящно, англичане — добротно, японцы — изысканно, американцы — масштабно, а голландцы, значит, просто. Человек как мера всех вещей. Греховное заблуждение? Утопия? Рождественская сказка?
Странные какие-то эти голландцы, спокойные, терпимые, благожелательные, сдержанные, не считая рокеров и болельщиков, разумеется.
Да, чуть не забыла: день рождения королевы отмечается тем, что по всей стране происходит продажа ненужных полезных вещей, то есть грандиозная барахолка. Вот такая сказка.
В книжных магазинах Амстердама я обнаружила Пушкина, Ахматову, Мандельштама, Цветаеву, Бродского и вообще всех наших лучших в голландских переводах. И получила в подарок учебник голландского с кассетой и антологию голландской поэзии.
Вот и пришлось в Москве засесть за голландский, так и сижу до сих пор, разгадываю феномен. Получилось то, что привожу ниже.
Серваас Годдейн
Голландские хайку
Мертвый птенец голубя. Дворник оглядывается по сторонам, прежде чем смести его с дороги.
В районе новостроек поляна буйно растущей сурепки и детские голоса.
На старом кладбище мальчик-могильщик выкапывает дождевого червя.
Маленькая белая чашка, забытая в моем саду, наполнилась лунным сиянием.
Сорванный ветром листок. Я хочу смести его с дороги, а он кружится и кружится.
Вокруг заросшего пруда пляшут комары. И я пляшу, чтобы спастись от них.
Короткое свидание наедине. Потом журавль взмывает в небо, чтобы вписаться в стаю.
Солнце уже заходит. Позолоченный лист старого каштана еще сохраняет немного света.
Я очень осторожно вступаю в Новый год — того и гляди, поскользнусь.
Хрупкая ракушка на берегу. Хочу сполоснуть красавицу в море, а море ее уносит.
Влажная осенняя гроздь пахнет старым вином. Я пьян и цепляюсь за друзей.
На закате дня седой лунь приникает к коре сладкого каштана.
Новогоднее утро. Ветер смел весь вчерашний мусор в одну огромную кучу.
Рутгер Копланд
Молодой салат
Я ко всему привык. Стручки горошка пожухли, высохли. Могу понять. Цветы увяли. А в углу картошка гниет — и пусть. Нас этим не пронять.
Но в сентябре, на мокрой грязной грядке — вдруг молодой салат, нелепый, гадкий… Он еле жив, он вял, он неухожен. Смотреть на это — свыше сил. О Боже!
Ян Ханло
Ты у меня такая
На лилии и розы ночью долгой, на белые кораллы, перламутр в песке морском, на что-то, робко скрытое во тьме, что вспыхивает вдруг навстречу взгляду, походишь ты. Ты у меня такая. На молоко, на глину, на фарфор, чуть розоватый, тонкий и прозрачный, на что-то крошечное вдалеке, давно забытое в прошедшей жизни, на свечку восковую, на кукушку, на книжку старую и на улыбку, скользнувшую застенчиво и строго, нетронутая, хрупкая моя, походишь ты. Ты у меня такая.
Адриан Морриен
Бессонница
Где-то там должна звезда быть, где мечтают страстно люди о земле, такой, как наша, где рассветы и закаты, пустяки и заблужденья, побрякушки и ошибки, церкви и дрожанье рук. Где-то должен быть мужчина, для кого весь мир наш тесен, кто блуждает в сновиденьях в мыслях женщины желанной по дорогам одиноким на планете неизвестной, где в крови не тонет зверь. Где-то в тишине рассвета женщина в стекло глядится, о несбыточном тоскуя, о весне непреходящей, о глазастом мальчугане и о молниях небесных, рассыпающих цветы. Где-то среди звезд мальчишка о такой звезде мечтает, где хозяйничают дети, и полно цветных картинок, и взлетают в небо змеи, и учительница двойку не поставит никогда. Где-то на равнине лошадь тихо прядает ушами, снится ей, что хлыст ласкает, снятся крылья на подковах, вольный бег не под седлом. Где-то дереву приснилось, что оно заговорило.
Адриан Морриен
Ars Poetica
Поэту неведомы тайны, о коих он мог бы хоть что-то сказать, не играя словами, не тратя время на строки. Он выбирает из знаков знак, тишиною чреватый. И слово, в тиши родившись, В тишину возвращается снова.
Ремко Камперт
Поэзия
Поэзия — это деянье утверждения. Я утверждаю, что живу. Что живу не один. Поэзия — мысль и вера. Я — мысли о дальних странах, я — вера, что завтра наступит, что старость тебя не минует. Поэзия — это дыханье, оно по земле меня движет, пусть иногда и неспешно. Земля ведь сама о том просит.
P. S. Я знаю, что страну нужно называть Нидерландами, а язык — нидерландским. Но как же тогда Новая Голландия, «малые» голландцы и «большие» голландцы. Простите меня, фламандцы, лимбуржцы, брабантцы…
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 83
