Герцог вспомнил, как отец указывал на огромный фрегат с пушками, направленными на пиратский корабль, и его глубокий голос рокотал, когда он рассказывал старые сказки.
Взгляд Годрика остановился на другом пейзаже, где у зарослей тростника стояла корзина с младенцем, а египтянка опустилась на колени, чтобы посмотреть в нее. Повествование о Моисее – любимый рассказ его мамы. Потерявшийся ребенок, которого любили две матери.
Его горло сжалось, когда он подошел к пустой кроватке. Поблекшие одеяла были идеально сложены, на гладких краях кровати собралась пыль. Он провел пальцем по белому дереву, восхищаясь искусной работой мастера. Призраки его родителей были такими живыми в этой комнате, хотя последний раз он замечал это очень давно. Даже несмотря на то, что отец намного пережил его мать, Годрик всегда чувствовал: папа умер вместе с ней, по крайней мере, в душе.
Это были горько-сладкие воспоминания. Как же изменился его отец после потери мамы. Человек, чьи талантливые руки создали такие живые фантазии, превратил эти руки в кулаки, бьющие единственного сына.
Ни один ребенок никогда не должен выбирать между желанием, чтобы отец ушел, и страхом настоящего насилия. Полжизни его преследовал кошмар о разрушенных отношениях с единственным живым родителем.
Годрик спрашивал себя, смог ли бы он восстановить нежную магию тех ранних лет, когда мама была еще жива, а глаза отца светились радостью. Могли бы они вернуться, те заветные часы любви и безопасности? Это казалось невозможным.
Годрик не способен был забыть ужасное опустошение после смерти матери. Он часто выглядывал из окна детской комнаты, ожидая, когда отец отойдет от могилы вдалеке. С молчаливым терпением перепуганного ребенка он каждую ночь задерживался у отцовской двери, надеясь на поддержку. Объятие, улыбка, любой признак привязанности, любой знак, что он не забыт. Несколько месяцев спустя безразличие отца переросло в насилие.
И тогда Годрик отчаянно пытался спрятаться, притвориться, что его не существует. Это было довольно легко, жить как призрак в одиноком поместье.
Перед ним внезапно появилось видение, расщепляя темные воспоминания лучом света: комната была озарена масляными лампами. Какая-то леди с золотисто-каштановыми волосами склонилась над кроваткой и тихо ворковала. Она повернулась к нему лицом, фиалковые глаза были широко открыты от удивления из-за чуда – ребенка – перед ней. Чудо, которое они вместе произвели на свет.
Видение исчезло. Эмили и ребенок. Мечта, которую он, однако, мог воплотить в реальность. Герцог провел рукой по мягкому хлопчатобумажному детскому одеяльцу, страстно желая наяву увидеть ребенка, который ему привиделся. Он бы любил его, мальчика или девочку, лелеял и воспитывал, чтобы дитя росло прекрасным, так же, как делала его мать. Женщина, которую он любил. Любил.
Он был влюблен в Эмили.
Осознание этого не шокировало его, как Годрик предполагал. Наоборот, его любовь росла, будто семя, медленно; оно впервые было посажено той ночью, когда он держал ее на руках. Смех Эмили, ее улыбки, грезы и нежные прикосновения подпитывали его, пока любовь не покрыла сердце мужчины, словно пышный плющ. Все эти годы он не сомневался, что любовь к кому-то сделает его уязвимым. Каким же он был глупцом.
Любовь делала человека сильнее. Она укрепляла его сердце так, что он мог противостоять любому врагу, пережить какие угодно неприятности. Достичь самой высокой мечты.
Годрик положил детское одеяло на место и вышел из комнаты, на его лице была радость. Он сейчас же расскажет Эмили. Признается в любви и попросит ее остаться и выйти за него замуж, и не важно, что будет скандал. Она должна быть его, а ему следует провести остаток жизни у алтаря ее любви, поклоняясь женщине, научившей его доверять себе и своему сердцу.
Он аккуратно постучал в дверь. Была половина третьего дня. Естественно, Эмили спала или, по крайней мере, отдыхала после ланча. Никто не ответил, и он постучал громче. Годрик нахмурился, положил руку на ручку двери и повернул ее. Дверь отворилась, в комнате было темно, шторы опущены. Похоже, она с головой накрылась покрывалом.
– Эмили? Ты в порядке? – Ответа все равно не последовало. – Я подумал, что мог бы почитать тебе… – Он быстро подошел к ее кровати и отодвинул покрывало, его губы продолжили: – Эмили? – Голос мужчины прозвучал громче.
От представшего вида у него кровь застыла в жилах.
Кто-то – вероятно, Эмили – сложил подушки под покрывалом, создавая видимость ее присутствия. Она прикрепила к подушке белый листок бумаги. Герцог поднял его дрожавшими пальцами, даже не почувствовав укол шпильки в большой палец. Сощурившись, развернул записку и прочитал ее послание.
Годрик, я прошу прощения за то, что вынуждена была уехать вот так, но у меня не было иного выхода. Ты должен поверить мне. Мы два абсолютно разных человека, наши жизни разделяет пропасть. Люблю тебя, однако не могу остаться с тобой. Прости меня.
Эмили ушла.
Вместо того чтобы смять записку в кулаке, он положил ее на подушку. Это последняя вещь, которая осталась от нее, последнее, к чему она прикасалась в его мире. Он не посмел бы разрушить это и был слишком слаб, чтобы убрать болезненное напоминание.
И тут постепенно начал осознавать смысл произошедшего.
– О господи… Эмили!
Она не могла уйти… Она не могла бросить его…
Холодная ярость поглотила мужчину ледяным пламенем, возвращая ему силы там, где любовь сделала его слабым.
Больше никогда.
– Седрик, Чарльз! – заорал он, закипев от ярости. Отчаяние разозлило его и придало решимости.
Выбежав из комнаты, Годрик столкнулся на лестнице с бегущими навстречу друзьями.
– Что такое? Что случилось? – спросил Седрик.
– Кто-нибудь видел Эмили? – Он дрожал от злости и, как ни странно, от страха.
Чарльз покачал головой.
– Нет…
– Я и Пенелопу тоже не видел… – добавил Седрик. – Ты же не думаешь…
– Отыщите Симкинса и миссис Даунинг! – прорычал герцог. – Скажите, пусть пошлют слуг обыскать поместье, с пола до потолка. Чарльз, обыщи конюшни и сады. Седрик, ты со мной обыскиваешь луг. Мы возьмем лошадей и проедем также вокруг озера.
Чарльз повел бровью.
– И если мы найдем ее…
– Приведите Эмили во что бы то ни стало. Седрик, принеси настойку опиума.
Чарльз начал упираться:
– Но она же ненавидит…
– Я знаю. Было ошибкой предоставить ей даже каплю свободы.
Годрик сердито посмотрел на них, и никто из парней не решился возразить ему, особенно когда его глаза горели яростью, как костер в аду.
Десять минут спустя герцог с виконтом неслись галопом по лугу под громыхающим небом. Седрик остановился перед оградой и решил перелезть через нее, но его светлость пришпорил коня. Жеребец прекрасно перепрыгнул ограду. Годрик резко повернул коня влево, как до этого делала Эмили, и на сей раз не окунулся в неприятную воду.
