Я безжалостно сузил глаза и занес руку с ножом, который на самом деле мне дала не бабушка, мне его дал Джон Эймос, как раз перед приездом старой ведьмы Мариши.
– Я – черный ангел возмездия, – сказал я дрожащим голосом, – я пришел во имя справедливости, потому что под ангельским ликом ты прячешь свои грехи.
Она повернула Синди так, чтобы загородить ее собой. И пока я глядел, что это она там делает, выбила у меня нож правой ногой. Я побежал за ним, но она быстро задвинула нож ногой под буфет. Я бросился на пол, чтобы достать нож, но в этот момент она поставила Синди на пол и оседлала меня. Схватив одной рукой меня за волосы, а другой вывернув мне руку, она заставила меня встать на ноги.
– А теперь мы посмотрим, кто здесь главный, а кто будет строго наказан.
Она била и таскала меня за волосы, потом протащила до дверей моей комнаты и бросила там на пол. Быстрее, чем я смог подняться на ноги, она закрыла дверь и повернула снаружи в замке ключ.
– Шлюха, выпусти меня сейчас же! Или ты выпустишь меня, или я подожгу здесь все. И мы все сгорим, сгорим, сгорим.
Я слышал, как тяжело она дышала, опершись на дверь снаружи. Я попытался найти запас спичек и свечей, которые всегда держал в комнате. Но все исчезло. Все: спички, свечи, даже зажигалка, которую я украл у Джона Эймоса.
– Ворюга! – заорал я. – Все в этом доме воры, обманщики, шлюхи и лжецы! И все вы охотитесь за моими деньгами! Ты надеешься, что я умру сегодня, завтра, на следующей неделе или в следующем месяце, но я не умру только ради того, чтобы увидеть тебя в гробу! Да, мама! Я буду жить, пока не умрет последняя из вас, чердачных крыс!
Она быстро пошла в холл. Я испугался. Я был заперт. Не знал, что делать. Говорил же мне Джон Эймос: подожди до ночи Рождества, чтобы все совпало в точности с той ночью, когда случился пожар в Фоксворт-холле. Сделай свое дело так же, но по-своему, говорил он.
– Мама, – прошептал я, стоя на коленях и плача, – я не хотел ничего этого. Мама, пожалуйста, не уходи, не оставляй меня одного. Я не хочу быть один. Я не хочу быть таким. Почему ты должна жить со своим братом? Почему ты мне лгала? Отчего бы вам просто не жить рядом, и мы были бы вместе, а ты вела бы достойную жизнь?
Я всхлипывал. Теперь мне было страшно представить, что случилось полчаса назад.
Зачем она закрыла дверь, когда Синди с нею и в безопасности? Она никогда не доверяла мне. Может быть, она не доверяет и себе, а не только мне? Она была рождена красивой, порочной, и искупить свой грех она может только кровью. Я вздохнул и встал, чтобы исполнить свой долг: избавить ее от бездны порока, в которую она превратила свою жизнь и нашу тоже.
– Мама! – с новой силой закричал я. – Открой немедленно! Если ты не откроешь, я убью себя! Я теперь все про вас с братом знаю, мне рассказали про ваше детство те люди по соседству. А в твоей книге я прочитал остальное. Открой дверь, если не хочешь прийти и найти меня мертвым.
Она подошла к двери и открыла ее.
– Что ты имел в виду, говоря про наше детство и людей по соседству? Кто эти люди, живущие по соседству?
– Ты все поймешь, когда увидишь ее, – сказал я загадочно, вновь исполненный злобы к ней.
Будь проклята эта Синди, в которую она так вцепилась! Это меня она родила, это я – ее дитя, а не Синди.
– Там живет еще и старик, он все знает про тебя и про вашу жизнь на чердаке. Пойдем, ты поговоришь с ними, и ты уже не будешь так счастлива со своей дочкой, мама.
Она так и осталась стоять с открытым от изумления ртом. А в голубых глазах появился дикий страх, и они стали темными-темными.
– Барт, перестань придумывать.
– Я-то никогда не придумываю, не то что ты, – сказал я, и она задрожала так сильно, что чуть не выронила Синди.
Жаль, что не выронила. Правда, с Синди ничего бы не случилось: на полу толстый ковер.
– Оставайся здесь и жди меня, – сказала мама, надевая пальто. – Прошу тебя, хоть однажды послушайся меня. Сиди дома и смотри телевизор. Съешь хоть все конфеты, если хочешь, но оставайся дома и никуда не выходи.
Она шла туда, к бабушке. Внутри меня внезапно возник страх, что она не вернется. Я испугался за нее. А вдруг это вовсе не игра – то, что задумал Джон Эймос? Но я не мог ничего сказать ей. Потому что, как бы там ни было, Бог должен быть на стороне Джона Эймоса, ведь он единственный без греха.
Одевшись в самое теплое свое белое пальто и белые сапоги, мама подхватила Синди, тоже тепло одетую.
– Будь хорошим мальчиком, Барт, и помни: я люблю тебя. Я вернусь через десять минут, хотя один Бог знает, что ждет там меня и что та женщина про меня знает.
Мне стало стыдно за то, что я наделал. Я мельком взглянул в бледное мамино лицо. Для нее будет тяжелым ударом встретить там свою мать. Она умрет, и я никогда ее не увижу. Ее покарает Бог.
Отчего я не радовался, что Бог уже начал свою кару? Голова моя вновь заболела. Меня затошнило. Ноги стали ватными.
Дверь за мамой захлопнулась.
«Мама, не уходи, не оставляй меня! – кричала моя душа. – Я не хочу быть один. Никто не будет любить меня, кроме тебя, мама, никто. Не ходи туда, не ходи, не встречайся с Джоном Эймосом».
Я не должен был ничего говорить. Могла бы догадаться, что я здесь без нее не останусь. Я натянул пальто и побежал к окну взглянуть, как она несет Синди по дождю и ветру. Неужели она сможет взглянуть в лицо ангелу мести, она, простая женщина?
Когда она скрылась из виду, я выскользнул из дома и последовал за ней. Значит ли все это, что она любит меня? Нет, не верь, шептал кто-то старый и мудрый в моем мозгу. Подарки, игрушки, игры и новая одежда – все эти вещи родители обычно дают детям даже тогда, когда на следующий день положат им мышьяк в сладости. Самого главного она мне не дала – чувства безопасности и надежности.
Я устало вздохнул, надеясь в глубине души, что когда-нибудь, где-нибудь я найду мать, в которой я так нуждался, мать, которая всегда будет со мной, которая поймет меня.
Дождь хлестал меня по лицу, ветер рвал одежду. Впереди я видел, как мама удерживает Синди, которая вырывалась и кричала:
– Не люблю дождь! Хочу домой! Не хочу идти!
Спустив с рук Синди и в то же время пытаясь тянуть ее за собой, мама старалась укрыться от дождя, но в конце концов оставила эти попытки, чтобы укрыть хотя бы Синди.
Капюшон упал с маминой головы, но она его не поправила, и намокшие волосы прилипли к ее голове, так же как и мои, потому что я никогда, никогда в жизни не надену на голову капюшон – я испугаюсь своего отражения в зеркале.
Мама поскользнулась на жидкой грязи, намытой дождем с горы, и чуть не упала, но выправилась и пошла дальше. Синди в это время била ее и кричала:
– Домой! Я хочу домой!
Мама шла быстро, не оглядывалась, полностью сконцентрировавшись на дороге.
