— Да уберите вы это…
Охрана отстегнула шнур, пресса дружно обступила Агамалова, буквально притиснув к нему щебетавшую девицу. Лузгина оттерли на периферию, он выключил диктофон и положил в карман. Пацаев сзади дернул его за руку:
— Записал?
— Запомнил.
— Столбовая фраза! И как прозвучала, а?
Лузгин повернулся к Пацаеву, чтобы отбрить его на месте за эту помпезную глупость, и увидел старика, с высоты своего роста, будто с каланчи, глядевшего поверх голов в опрятно стриженый затылок Агамалова. Лузгин отодвинул Бореньку и подошел. Они со стариком еще не виделись сегодня, расставшись накануне вечером после концерта местной самодеятельности, — тесть звонил из номера домой, долго молчал в трубку, потом махнул рукой на Лузгина: иди, свободен, известий нет. Лузгин спустился вниз, нашел там Геру Иванова и проиграл ему, нетрезвому, пять партий на бильярде.
— Привет, Степаныч, — по-домашнему поздоровался Лузгин. — Не звонил еще?
— Звонил, — сказал старик.
— Ну, понял… Как ты?
— Лучше всех.
Позади захлопали в ладоши. Разомкнув круг, к ним приближался Хозяин, и Лузгин хотел посторониться, но замешкался, а потом и вовсе сделал шаг навстречу.
— Здравствуйте, Эдуард Русланович. Я — Лузгин, зять Ивана Степановича. — Прозвучало нахально, однако по-иному в данной ситуации он и не мог отрекомендоваться. Агамалов руки не подал, но смотрел на Лузгина с поощряющим ожиданием. — Можно вас на два слова?
Хозяин кивнул, свита деликатно отступила. Лузгин оглянулся — не услышит ли старик? — и тихо произнес:
— Вы в курсе, что случилось с внучкой Плеткина?
— Да, — сказал Хозяин. — Да, мы в курсе.
— И что?.. Ну, как там…
— Мы работаем.
— По-вашему, надежда есть?
— Конечно. — Взгляд Агамалова немного потускнел, но все еще был разрешительно спокоен. Понимает, сволочь, что это лишь прелюдия, что не за тем я сунулся к нему; какой позор, прикрылся бедной Анечкой, но ведь деваться некуда, другой такой возможности может и не быть…
— Еще один вопрос, если позволите.
В глазах у Агамалова мелькнула снисходительная скука.
— Не могли бы вы, Эдуард Русланович, принять на пять минут моего товарища?
— По какому вопросу?
Лузгин долго готовился к этой секунде. Ибо знал, что неправильно построенная фраза может все испортить раз и навсегда.
— У него ситуация, которую можете разрешить только вы.
Хозяин поднял брови, изобразив непонимание.
— Это касается одного из контрактов по импортным поставкам вашей нефти.
— Фамилия товарища?
— Ломакин.
— Такой мне неизвестен.
— Вы должны помнить: лыжник, чемпион…
— Спортсмен?
— В давнем прошлом.
— Ах да, конечно, — Агамалов смежил веки, — он был у нас на промысле с бригадой из ЦК комсомола.
Какая же я умница, сказал себе Лузгин, как безупречно точно выбрал я момент, когда Хозяин еще тепленький после репортерского подхалимажа. Вот уж спасибо тебе, каждый камень, сейчас пойду и расцелую Бореньку за гениальный ход…
— Пусть ваш Ломакин обратится к Харитонову.
— И он может сказать, что от вас?
Президент легко пожал плечами: мол, почему бы и нет? Лузгину захотелось сказать Агамалову что-то доброе, от души, надо было придумать заранее, предполагая удачный исход, так ведь не придумал, дурак, а сейчас не лезет в голову ничего достойного.
— Спасибо, Эдуард Русланович.
Агамалов кивнул и проговорил, помедлив:
— Поддержите Ивана Степановича. Ему очень трудно сейчас. Убедите его, что мы делаем все, что в наших силах.
— Хорошо, — сказал Лузгин и сам протянул Агамалову руку.
Из номера он позвонил на мобильный Ломакину и был разозлен и унижен Валькиной вялой реакцией. «Ты обнаглел! — орал в трубку Лузгин. — Прямой выход на Харитонова с визой Хозяина! Что тебе еще надо, мерзавец?». Наоравшись, Лузгин швырнул трубку и рухнул в кресло у окна. За стеклом сквозь тихий снегопад просматривались очертания агамаловской резиденции: просторный бревенчатый дом стоял на высоком холме, и с трех сторон его окружали большие лесные деревья. Ну, вот и все, решил Лузгин, нынче воскресенье, завтра Ломакин созвонится с Харитоновым, послезавтра они встретятся, еще неделю он прикинул «туда-сюда», и можно будет уехать сразу после Нового года или Рождества; бедный старик, вот если бы к тому сроку вернулась Анечка, а хорошо бы раньше, до праздников, и тогда все они соберутся в квартире старика, зажгут свечи, Лузгин позволит себе в полночь бокал холодного шампанского, а если выйдет по-другому, он на поминках выпьет водки — совсем немного, три положенные рюмки; подумать страшно, что будет тогда со Степанычем, может и не пережить, здоровье ни к черту и возраст, и любит внучку безумно, пусть и молча, но видно невооруженным глазом — любит… В силу своего ремесла Лузгин привык домысливать, докручивать все варианты развития любой ситуации, и его самого подчас удивляли спокойствие и легкость, с какими он в своем воображении игрался судьбами далеко не чужих ему людей.
Лузгин еще раз пригляделся к дому на холме. Качественно оцилиндрованные бревна придавали дому на расстоянии игрушечный вид; хотелось взять его, поставить на ладонь и наблюдать, как суетятся в окнах маленькие агамальчики. Следовало отзвониться жене, но Лузгин не был уверен, что Тамара сейчас у матери, а телефон Важениных он попросту не помнил. Почему же Тамара не живет с родителями, в который раз спросил он себя. Поругались? Не похоже. У стариков огромная квартира, куда больше стандартной важенинской, так нет — предпочитает тесноту у сестры, и на то должна существовать веская причина. Но задать прямой вопрос он не решался, ибо предчувствовал, что это как-то связано с ним самим, и ответ не сулит ему ничего хорошего. Жена квартировала у Важениных давно и вовсе не предполагала его появления в городе, и тем не менее здесь угадывался некий, неведомый Лузгину, подводный камень.
В дверь номера без спроса ввалился Боренька Пацаев — в лыжном костюме с яркими наклейками и высоких стучащих ботинках.
— Подъем, — скомандовал Пацаев.
— Да ну его, — поморщился Лузгин.
— Подъем, подъем.
— Ты что, смеешься? Какой я, на фиг…
— Давай без разговоров. Ты в команде.
— Слушай, Боренька, отстань…
— Нет, это ты послушай. — Пацаев наклонился, ткнув пальцем Лузгина в грудину. — Здесь так не поступают. Ты в списке, список утвердил Хозяин. Это приказ.
— Да что вы говорите! — Лузгин потянулся к журнальному столику за сигаретами, но Боренька опередил его, схватил пачку в кулак и замахнулся ею, как гранатой.
