Взаимоотношения между обезьяной и собаками складываются по-разному. Временами они греются, полеживая с закрытыми глазами на теплых камнях во дворе, причем совершенно бездвижно, – если не считать, что при дыхании их бока чуть заметно то раздуваются, то сдуваются, и совершенно беззвучно – если не считать, что они прерывисто посапывают. Затем Одо поднимает руку и шлепает какую-нибудь псину, обнажая в оскале нижние зубы. Или же встает в демонстрационную позу и, наполовину сгорбившись, принимается расхаживать с важным видом, похлопывая руками по земле и притопывая ногами, пыхтя, гукая и ворча. Шлепки и демонстрационное поведение означают только одно: пора играть! Игры заключаются в том, что либо Одо гоняется за собаками, либо собаки гоняются за Одо, хотя в большинстве случаев все гоняются друг за дружкой. Это грубая, но веселая возня: собаки носятся туда-сюда, кружатся, кувыркаются, прыгают, рассыпаются в разные стороны, а Одо резво скачет или уворачивается, резко нападает или отступает, отскакивает от стен, как мячик, или перемахивает через них, как перышко, – и все это сопровождается оглушительным гвалтом, в котором собачий лай сливается с пронзительным обезьяньим визгом. Обезьяна невероятно проворна. Нет угла, из которого ей было бы не вырваться, нет пса, которого ей было бы не загнать. Наблюдая за Одо, Питер понимает, как тот сдерживается, когда они играют на пару. Играй Одо с ним так, как с собаками, Питер наверняка угодил бы в больницу. Веселье длится до тех пор, пока Одо, вконец запыхавшись, совсем не выбивается из сил. Как и собаки – они тоже едва дышат и исходят слюной.
Питер с интересом наблюдает за тем, как собаки располагаются на отдых. Каждый раз это происходит по-разному. Однако одна из псин неизменно засыпает, положив голову на Одо, в то время как остальные укладываются рядом, теснясь друг к дружке, либо ложатся кто где. Иногда Одо поглядывает на Питера и складывает губы трубочкой в беззвучном «гу», в точности как при их первой встрече, – таким образом он приветствует его, не будя собак.
Но при всем разнообразии этих игрищ с собаками у Питера, наблюдающего за происходящим, порой волосы встают дыбом, в буквальном смысле. Зрелище неизменно заставляет его нервничать, вызывая легкую тревогу. Да и каждая собака, пускаясь во всю прыть, всегда поджимает хвост. Питер недоумевает, почему собаки все же повадились сюда.
Однажды, когда псово-обезьянья компания лежит, греясь на ласковом португальском солнышке, как будто не беспокоясь ни о чем на свете, вдруг поднимается страшный шум – вой и лай. Одо находится в центре суматохи. Он стоит в демонстрационной позе, но без всякого желания играть. С жутким гортанным звуком и оскалом он, бог весть почему, набрасывается на одну из собак. Бедная псина получает взбучку, притом с лихвой. По двору эхом раскатываются отзвуки нещадных шлепков и ударов. Собака отчаянно и жалобно скулит. Но ее мольбы о пощаде тонут в реве, поднятом Одо и другими собаками, которые, трясясь от страха, завывают и взвизгивают, мечутся туда-сюда и наворачивают круги, крепко зажав хвосты между задними лапами.
Питер в полном оцепенении наблюдает эту сцену с лестничной площадки. Ему в голову приходит мысль: а что, если в один прекрасный день Одо точно так же осерчает и на него?
Потом все стихает. Нанеся псине последний страшный удар, Одо отшвыривает ее в сторону и уходит прочь, повернувшись спиной к побитому животному. Собака лежит ничком и заметно подрагивает. Другие смолкают, хотя шерсть у них по-прежнему торчит дыбом, а глаза широко раскрыты. Дыхание Одо замедляется, а дрожь собак становится прерывистой. Питеру кажется, что инцидент исчерпан и животные разбредутся кто куда зализывать свои настоящие или мнимые раны. Но тут случается странное. Побитая собака мучительно выпрямляется. И, прижимаясь брюхом к земле, ползет к Одо, тихо-тихо поскуливая. Она не умолкает до тех пор, пока Одо, не поворачивая головы, не дотрагивается до нее рукой. И когда он убирает руку, псина опять принимается скулить. Одо снова тянется к ней рукой. Через мгновение обезьяна поворачивается, подвигается ближе к псине и начинает ее обыскивать. Та переворачивается на бок и поскуливает, но уже более спокойно. Одо водит руками по ее телу. Покончив с одним боком, он приподнимает псину, бережно переворачивает и начинает обыскивать с другого боку. Покончив с чисткой, он укладывается рядом с ней, и они оба мирно засыпают.
На другое утро эта же самая псина, потрепанная и грязная, прихрамывая, опять приплетается во двор. Но куда удивительнее другое: приблизившись к собакам, Одо плюхается рядом со своей жертвой, как будто вчера не произошло ничего предосудительного. И на десять следующих дней они становятся неразлучны – вместе играют и вместе же отдыхают.
Питер убеждается, что так заканчивается каждая ссора между Одо и собаками: напряжение нарастает и стихает, а потом исчезает совсем – о неприятном уже больше ничего не напоминает. Животные пребывают в своего рода чувственном беспамятстве – живут днем сегодняшним. Шум и гам сродни грозовым тучам, которые мечут сокрушительные громы и молнии, но очень быстро исчерпывают всю свою мощь и снова уступают место чистому, неизменно синему небу.
И все же собаки возвращаются каждый день с поджатыми хвостами. А сам-то он хоть как-то изменился? Он больше не боится, когда Одо дотрагивается до него. И когда обезьяна заполняет собой всю комнату. Он все время должен быть у нее в поле зрения. И все же иной раз при виде Одо у Питера заходится сердце. Но не от страха, а от того, что и страхом-то назвать нельзя. Это больше сродни тревожному осознанию чего-то такого, что вынуждает его не смиряться с присутствием Одо, а напротив, заставляет обращать на это внимание, поскольку сам Одо всегда обращает внимание на его присутствие. В конце концов, по его разумению, Одо появляется в той или иной комнате в первую очередь потому, что там находится Питер. И чем бы он ни занимался, прежде чем туда заходит Одо, ему не всегда понятно, что обезьяне здесь нужно. Но ее пристальный взгляд всегда завораживает. И всегда же, без всякого умаления, заставляет удивляться.
Так получил ли он ответ на вопрос, зачем к ним повадились собаки? Может, в этом месте сокрыто нечто такое, что взывает к их памяти, к самой их сущности? Нет, вряд ли. Но, так или иначе, каждое утро они приходят к их дому… и каждое же утро он просыпается, радуясь тому, что Одо где-то рядом.
Собаки вшивые, и Одо подцепил от них эту гадость. Питер вычесывает паразитов вместе с гнидами тонким гребнем. В конце концов Одо и сам с удовольствием обыскивает его, когда Питер тоже подхватывает вшей.
Спустя несколько недель они возвращаются с прогулки по валунным полям. Погода стоит чудесная, земля как будто несмело покрывается первой весенней растительностью, но Питер утомлен и помышляет об отдыхе. Хорошо бы сейчас кофейку. Они направляются в кафе. Он устало садится. Приносят кофе – он не спеша потягивает из чашки. Одо сидит смирно.
Питер глядит в окно – и тут его словно обдает ушатом холодной воды: он отчетливо замечает что-то снаружи. И не верит своим глазам. Там, на площади, стоит Бен, его сын Бен – он только-только вышел из машины.
Питера переполняют разные чувства. Изумление, тревога – может, что-то стряслось? – но главным образом чистая, простая отцовская радость. Его сын… приехал его сын! Минуло почти два года с тех пор, как он видел его последний раз.
