— Она любит вас. Она приносит себя в жертву мне. А мне не нужна её жертва. Я хочу, чтобы она была с вами. Разве вы не разрешите ей помочь мне? Разве вы встанете между нами?
— Я? Между вами? Да наоборот, я сам помогу с Дашей. Ведь об этом речь, да?
— Да, — кивнула Юля. — Она любит вас. Вы нужны ей. И вы нужны мне. Можете прийти к нам сегодня вечером? Дашу мы кормим в восемь после купания. И, если вы придёте в восемь пятнадцать, будет как раз. Мы всё обсудим. Я уже люблю вас и хочу, чтобы вы были с нами. Единственное, что останавливает меня, — это мы с Дашей. Не станем ли мы вам обузой?
Валентин Петрович засмеялся.
Совсем мальчишка.
— Обуза? Праздник. Я буду в двадцать пятнадцать. С тортом и с шампанским. Спасибо, Юша, — можно я так буду называть вас? — за возвращение к жизни. У меня только что получился урок. Разнесли Петра Великого, ни родимого пятнышка не оставили. Отвлёкся от своего отчаяния. А тут и вы подоспели. Мне выпал сегодня добрый день.
— Вы уверены, что Петра Великого именно разносить надо, а не хвалить?
— Только этого он и заслуживает. С него, Юша, начались доносы, убийства и уничтожение народа в массовом порядке.
Юля вздрогнула.
— А по-моему, и при Иване Грозном этого было предостаточно.
Валентин Петрович засмеялся:
— У нас с вами будет время исследовать феномен Петра Великого и Ивана Грозного… А сейчас я бегу на урок. Простите.
Прямо из кабинета Юля позвонила Игорю.
Игорь оказался на месте.
— Мне нужно поговорить с тобой, — сказала Юля. — В контору идти не хочу.
Надежда на спасение родилась в миг стремительного вторжения в душу Валентина Петровича. Мама выйдет замуж. Жизнь продолжается.
Они встретились в кафе около её дома. Народу в этот час оказалось немного.
Игоря она не узнала. Если нарисовать портрет счастливого удачливого человека, то это Игорь. Совсем худой, с розовыми щеками. Одет в кипенно-белую рубашку — всегда ходил в голубых и полосатых, при галстуке — никогда галстука не носил, в бежевом костюме — всегда носил только тёмные.
Лёгкой походкой вошёл Игорь в кафе.
Поцеловал ей руку.
— Ты, похоже, женился на Лене?
— Откуда ты знаешь?
— По выражению твоего лица.
— Такая наблюдательность делает тебе честь. Молодец. Разреши выразить тебе соболезнование. Чем могу служить?
— Мне нужны деньги Аркадия, — сказала Юля. — Насколько я знаю, дочери и жене фирма обязана отдать их. Эти деньги принадлежали Аркадию. Это треть того, что лежит в сейфе. А ещё прибыль с завода. Так? Растёт его дочь. У меня нет денег кормить, одевать её, снять квартиру.
— Разве ты не знаешь? Разве Ира не передала тебе бумагу?
— Какую бумагу?
— Ира должна была передать тебе бумагу. Во-первых, у нас случилось большое несчастье — вскрыт сейф, и все наши общие деньги испарились. Во-вторых, насколько я осведомлён, за Аркадия взнос вносил Митяй, и Аркадий не отдал.
— Аркадий отдал деньги Митяю полностью.
— У меня сведения другие, — сухо сказал Игорь.
Костюм из лучшего английского магазина, спокойствие и довольство… нет, Игорь не похож на человека, у которого отняли деньги.
И в этот момент, когда он безмятежным, детским взглядом смотрел на неё, она дала своим предчувствиям перейти в полную уверенность: а ведь этот лощёный господин — главный в игре. Это он убил Генри, Аркадия и взял деньги из сейфа, охраняемого рэкетирами. Ведь он привёл в компанию своих рэкетиров!
Разве это не улика?!
Митяй тоже не производит впечатление человека, потерявшего много тысяч долларов.
Вместе убивали. Они — сообщники. Вот почему было две машины — их с Аркашей стукнули с двух сторон!
Юля встала, надела куртку.
— Спасибо, Игорь, за помощь, — сказала и пошла к выходу.
— Подожди! — Игорь догнал её. — Вот тебе, тут тысяча долларов. Это мои подкожные.
Юля никак не могла поднять глаз и встретиться с его взглядом. Обе руки завела назад, за спину.
После исчезновения Аркадия вещи, подаренные им, зажили собственной жизнью, от них — его тепло. И сейчас бежевая, лёгкая, пуховая куртка словно окутала её теплом, защищает от Игоря и от лжи.
— Послушай, Юля, вернись на работу, будет зарплата… у нас есть очередная выгодная сделка. Завод даёт прибыль. И скоро вступит в строй ещё один завод — сынок Калужского, только уже по Волоколамскому шоссе. А потом завод с французами. Под их руководством начнём производить ликёры, коньяки, вина.
Но Юля изо всех сил рванула на себя дверь и курткой, как парусом, вынеслась на улицу. Ещё секунда, и свернула за угол — к машине.
Да, но почему с двух сторон ударили? Ни Митяй, ни Игорь не хотели, чтобы к французам ехала она. Значит, её они убивать не собирались?
Мысли путались. Нужно очень хорошо подумать…
Ключ не попадал в замок. Наконец открыла машину, села в неё. Стёкла запотели, и весь мир сосредоточился внутри. Руки сами опустились в карманы куртки — спрятаться, согреться. И одна из них уткнулась в пачку. Когда Игорь успел сунуть?
Стодолларовые купюры были новые, блестящие, гладкие. Первое движение — выбросить. Подачка. Шёл, вытащил из сейфа — бросить подачку. С барского стола.
Но как жить?
Даже сквозь куртку заползал, припадал к телу ледяными змейками страх.
Это всё Ганна. Сбылось её проклятье.
До чуть смазанной краски под глазами, до чуть размытой помады у угла губ, до самой мелкой морщины знакомое — заколыхалось перед ней лицо Ганны. Пышная грудь, пышные бёдра… Молодая, яркая, красивая женщина.
Прокляла. Обрекла на гибель.
К ней. Кинуться в ноги. Не пожалеть денег. Деньги кстати. Пусть снимет проклятье. Может, Аркадий выздоровеет?!
Адрес она узнала из Митяевой записной книжки, небрежно лежавшей около телефона: Большая Полянка, шесть, квартира тринадцать. Сразу запомнила.
Мягко, как сквозь вату, застучал мотор. Юля машинально нажимала на педали, машинально сворачивала в улицы, машинально тормозила у светофоров.
Скорее. Ганна снимет проклятие. Митяй говорил, она — добрая.
А сам Митяй — добрый? Что означает, по его мнению, «добрый»?
Толстая женщина не может быть злой. Ну сказанула что-то под горячую руку, со всеми бывает. От щедрости душевной снимет. У неё тоже свои резоны. Её выгнали с работы. Без предупреждения. Поступили с ней непорядочно. И Аркадий виноват перед ней.
Дверь открыла тощая старуха, с блёклыми обвисшими щеками.
