В камере все уголовники ждали решения своей участи. От переполненной параши в углу распространялся тошнотворный запах. Борис, теряя сознание, сполз на каменный пол, в гущу распаренных тел. Какое-то время лежал, ничего не соображая, проваливался в пучину, взлетал к потолку, плыл в белесом тумане. Когда отдышался, стал соображать, что с ним происходит. Следователь толковал: «У нас невинных не сажают». А он? Почему его посадили? Почему собираются судить? А настоящие враги, злодеи, перерожденцы, такие, как Каримов, наживаются на войне, наслаждаются жизнью, купаются в роскоши, насилуют женщин. Н-да, как говорят мудрые: «Нет правды на земле, нет ее и выше». Завтра — трибунал. Будет великое счастье, если «тройка» приговорит его к расстрелу. Отмучился бы сразу, жизнь чертовски надоела, потеряла смысл, краски, вкус. Тюремное заключение — та же медленная смерть.
После обеда обитателей камеры вывели на прогулку. Не ради заботы о подследственных, просто пришло время убирать камеры. Разношерстная толпа вывалила во внутренний дворик, залитый ярким солнцем. Где-то слышались звуки духового оркестра. Борис поднял голову и вдруг вспомнил: «Сегодня — праздник, сегодня 1 Мая — день солидарности народов всего мира! Вот это да! А он — в клетке. Ребята вышли на демонстрацию, улыбаются, несут плакаты. Мысли Бориса вспугнул зычный голос:
— Всем встать в пары! Живо, живо! Разобраться по двое! И… марш по кругу! Не разговаривать! Из строя не выходить! За нарушение — карцер!
Кто-то осторожно тронул Бориса за локоть. Перед ним стоял «Бура», щербато улыбался. Ничего не объясняя, протянул руку:
— Здоров, «выковырянный»!
— Здравствуй! — Банатурский несказанно обрадовался. Великое счастье — встретить в застенке знакомого. — У тебя вроде полон рот зубов был.
— Шабаш, теперь я не кусачий, — грустно прошепелявил «Бура», — оперы повышибли зубы на допросе. — Он встал с Борисом в пару. Не сговариваясь, пошли рядом по кругу. «Бура» мгновенно приспособился к обстановке: когда они поворачивались спиной к калитке, по обеим сторонам которой стояли надзиратели, он шепотом выкладывал новости. Когда пары поворачивались, они шли с каменными лицами. «Бура» быстро рассказал удивительную историю. Борису показалось, что часовые на вышках и надзиратели давали им поблажку, не мешали разговору.
— Мне вменяли «контру», — торопился «Бура», — я отнекивался, на мне провели «термическую обработку» — шпарили кипятком, потом били по зубам никелированными молоточками. И я, гад, сломался. Признался во всех смертных грехах, коих и не совершал, мол, вредитель, шпион, этот, как его, террорист. Тем и спас душу от мук. Ладно, поместили меня в «одиночку». И вдруг… здрасьте-пожалте, входит в камеру сам Каримов.
— Брешешь?
— Чтоб мне сто лет воли не видать! — «Бура» тайком перекрестился. — Каримов сел, угостил папироской, всю пачку оставил. И так все разобъяснил: «Через три дня вас будут судить, это — хреново. Десять лет без права переписки гарантирую. Я же попробую отвести «маслины» от вас с Борисом. За это вы должны напрочь забыть про Эльзу, упрямо толковать, что лезли ко мне в дом с целью хищений. Клятву дал, мусульманин, после суда отправят нас не к «контрикам», а к уголовникам, а оттуда ему нас легче будет вытянуть, руки, мол, у меня длинные. Итак, забудь про девчонку! Спасешься от смерти.
— Пусть стреляют! Не могу отказаться от Эльзы!
— Ну и хрен с тобой, пропадай! — «Бура» досадливо сплюнул. — А я жить хочу, к теплому морю съездить должен, на крупный фарт надеюсь. Девку-то свою с того света не вернешь. — «Бура» был в замешательстве. — Да, Карим предупредил: «Сегодня вечером будет очная ставка, чтоб мы не толковали вразнобой. Раскинь мозгой, блаженный!..»
«Бура» не обманул. Перед самым ужином Банатурского привели в комнату без окон, где кроме Мурашко, восседал важный военный без знаков различия на гимнастерке. Сюда же доставили и «Буру», усадили напротив.
— Очная ставка! — простуженным басом объявил незнакомый военный. — За ложные показания дополнительный виток за решеткой. Итак, Банатурский, знаешь ли ты этого парня?
— Еще бы, все звали его «Бура», — Борис решил не кривить душой, — вместе ехали в Сибирь из Кировской области.
— А ты, Старостин?
— Полностью подтверждаю.
— Со всеми пунктами обвинительного заключения согласны?
— Э, нетушки! — решительно затряс головой «Бура». — Там мне приписали про какую-то девку. — «Бура» дурашливо кривил щербатый рот. — Мол, мы лезли в дом Каримова с целью выручить немецкую овчарку. Не до девок нам, жратвой разжиться хотели.
— Нужно наказать тех, кто готовил обвинительное заключение, — деланно-строго выговорил Мурашко начальник. — И вам впредь наука.
— Виноват, товарищ начальник! — скромно потупил голову Мурашко.
— А ты, Банатурский, с какой целью проникал в дом генерала Каримова? — И, опережая Бориса, устремив прямо ему в лицо настойчивый взгляд, посоветовал. — Знаю твой характер. Не спеши, хорошенько подумай.
— А чего мне думать, — как можно беззаботнее произнес Борис, — полностью поддерживаю слова Старостина. — Борис старался не глядеть на следователей, был противен сам себе. Столь гадливого чувства прежде ни разу не испытывал, было такое состояние, будто уголовники окунули его башкой в парашу и не отпускали. Краем глаза он все же невольно отметил, как силился удержать довольную ухмылку мокрый от напряжения следователь Мурашко. — Да, и ни одной живой души в доме мы вообще не видели.
— Да и как вы могли увидеть, если дом Каримова был пуст? — Начальник, откровенно удовлетворенный, потирал руки. — Что ж мы с вами, товарищи, предъявим трибуналу, а? Молодой немки в живых, увы, нет, тот уголовник, что лез в дом, убит, у него не спросишь. А в остальном… забили вы друг другу головы, пошли по самым легким следам и уткнулись в г….
— Не было там девки! — обрадованно встрепенулся «Бура». — И потом, мы с Борисом вообще за калитку не заходили, стояли на стреме, на улице.
— Все ясно. Ладно, подписывайтесь вот здесь и здесь. Только разборчиво. — Начальник подождал, пока парни расписались в бумагах, забрал их, хитровато сузил глаза. — Слышь, Мурашко, не знаю, как тебе, а мне, честно говоря, жаль этих хлопцев, разве они — война во всем виновата, оголодали и полезли в чужую хавиру.
— Вы, как в воду смотрите, товарищ начальник! — Захлопал рыжими ресницами Мурашко. — Ну, поставят хлопцев к «стенке», а какая польза выпадет стране? Вы меня извините, но… нельзя ли дело прикрыть?
— Ну, Мурашко, скажешь тоже! — притворно нахмурился начальник. — Наказание они, конечно, заслужили. А что, хлопцы, если мы вам и впрямь послабление сделаем, а? Нас под монастырь не подведете?
— Послабление? — насторожился Борис. — Какое же? — Он ждал от хитрых следователей какой-нибудь гадости, предчувствовал: они ведут свою партию, заранее отрепетированную.
— К примеру, отправим вас в Красную Армию, на фронт?
— На фронт? — Борис от неожиданности привскочил со стула. Не издевается ли над ними гражданин высокий начальник? Попасть в армию, на фронт — его самая заветная мечта. — Я бы пошел с полным удовольствием.
