– Спасибо, – сказала я, подняв на него глаза. – А я вашей.
Он медленно кивнул, и все. Он знал, что я обо всем знаю.
Весь вечер я посматривала на Энгуса, надеясь увидеть признаки того, что Мэг сказала правду. Но он, понятно, был занят, и по его лицу ничего нельзя было прочесть.
Было ясно, что местные тоже помнят про годовщину, потому что заказы они делали с серьезными лицами и почтительно. Болтали только за столами лесорубов, некоторые привели с собой невест.
В какой-то момент, пробегая в кухню со стопкой грязных тарелок, я налетела на Энгуса. Он поймал меня за локти, чтобы я не упала.
– Вы целы? – спросил он.
– Да, – ответила я, безнадежно пытаясь придать голосу небрежность. – Не уверена, правда, насчет платья.
Энгус смотрел на меня сверху вниз, напряженно, не моргая. Мы очень долго не двигались.
Когда он в конце концов обошел меня и вернулся в зал, я опустила стопку тарелок на стол и прислонилась к нему.
Когда в последний раз открылась и закрылась входная дверь и Мэг легла спать, я тихо, как кошка, прокралась вниз.
Я приготовилась, как невеста: расчесала волосы, пока они не стали мягкими, натерла руки и локти ароматным лосьоном, облачилась в длинную белую ночную рубашку – скромную, но с кружевом на вороте и манжетах.
Огонь угасал, отбрасывая лишь слабый отсвет. Каменные плиты пола под ногами были холодными, и я едва не струсила. Я остановилась, упершись руками в барную стойку и набираясь смелости.
Если я поверну назад, получится, что ничего и не произошло. Если пойду вперед, это будет шаг в неведомое.
Мэдди, она тебя благословила.
Я проскользнула в кухню и на ощупь пошла вдоль стены, пока не коснулась одной из раздвижных дверей перед кроватью. В темноте я не могла понять, открыты они или закрыты. Я провела пальцами по дереву, пока не добралась до дальнего края.
Двери были открыты. Я стояла прямо перед ним.
В меня уперся луч слепящего света, и я отпрыгнула назад. Когда Энгус увидел, что это я, он прислонил фонарик к стене, направив его в потолок, и свесил ноги с края кровати. На нем были пижамные штаны в синюю полоску и нижняя рубашка, как в ту ночь, когда мы приехали.
– Что такое? Все хорошо? – спросил он, потирая глаза.
– Все прекрасно, – ответила я, быстро моргая.
От света фонарика в центре моего поля зрения остались два белых пятна.
– Тогда в чем дело?
Я опустила глаза и прикусила губу. Прошла почти минута, пока белые пятна не исчезли, и я не заставила себя снова поднять взгляд. Энгус смотрел на меня с явной тревогой.
– Что такое, m’eudail? – ласково спросил он.
Я набралась решимости.
– Энгус, я кое-что хочу… нет, мне надо кое-что вам сказать. Это важно.
Я громко сглотнула и посмотрела ему прямо в глаза.
– Я понимаю, ситуация необычная, и при других обстоятельствах все это было бы глупо, но наши обстоятельства так далеки от нормальных, и я поняла, что… что есть… что я…
Я прижала руки ко рту, подавляя плач.
– О господи! Простите! Я никогда себя не чувствовала такой дурой!
В мгновение ока он оказался на ногах, а я в его объятиях.
– Тише, m’eudail, не надо ничего говорить. Я уже знаю.
– Но как – я же ничего не смогла сказать? – всхлипнула я.
– Просто знаю, – сказал он.
Сердце его билось – тук-тук, тук-тук, тук-тук – в паре дюймов от моего уха.
В конце концов он отстранился, держа меня за плечи. Посмотрел мне в глаза и не отводил взгляда, пока в мире не осталось ничего, кроме нас. Когда он положил ладони на мои щеки и склонился ко мне, у меня едва не отказали ноги. Я закрыла глаза и разомкнула губы.
Он поцеловал меня в лоб.
– М’eudail, ты горюешь, – тихо сказал он. – Ты сейчас слаба. Не время для всего этого.
Не знаю, как я попала наверх. Очевидно, быстро и уж точно неловко, а когда наконец добралась до кровати, бессовестно разрыдалась, зарывшись лицом в подушку.
В дверь тихо постучали. Рыдания сменились тихим плачем, но мой бесславный побег, судя по всему, был достаточно шумным, чтобы разбудить Мэг.
– Не заперто, – сказала я.
Дверь открылась, и свет свечи отбросил длинные тени на дальнюю стену. Судя по силуэту, кресло было высотой почти под потолок. Я лежала лицом к нему, почти прижав колени к груди, и мои лицо и подушка были мокры от слез.
– Прости, жаль, что я тебя разбудила, – пробормотала я.
– А мне нет, – ответил Энгус.
Я рывком подняла голову с подушки и оглянулась. Энгус стоял в дверях, держа свечу.
– Можно войти?
Я села и, подвинувшись назад, прислонилась к спинке кровати. Шмыгнула носом, вытирая лицо трясущимися руками.
Энгус поставил свечу на комод и подошел к кровати.
– Прости меня, – сказал он.
Я, вся дрожа, уставилась на него. По лицу снова покатились слезы.
Он присел на кровать и провел большим пальцем по моей щеке. Я затаила дыхание и закрыла глаза.
– Прости, – снова произнес Энгус.
Когда я открыла глаза, мы встретились взглядами.
– Я был неправ, mo run[18], сейчас как раз самое время.
Он придвинулся ближе и стал целовать щеки, собирая губами слезы – медленно, нежно, как в танце, переходя с одной стороны лица на другую. Наконец, когда я уже не могла терпеть, он коснулся губами моих губ.
Губы у него были теплые, мягкие, они слегка раскрылись, и я ощутила, как быстро он дышит. Он целовал меня снова и снова, все требовательнее, его борода щекотала кожу. Его рука скользнула по моей шее в вырез ночной рубашки.
Я ахнула, и он остановился.
Обхватив ладонью грудь, он смотрел мне в лицо и ждал знака. То был миг мучительной сладости, болезненного восторга, утонченной нужды. Это было невыносимо.
Я склонилась и потянула его за рубашку. Он встал, стащил ее через голову. Я стала дергать свою ночную рубашку, поднявшись в постели на колени.
– Постой, – сказал он, и на этот раз остановилась уже я.
Он снял с меня рубашку – медленно, почтительно.
Я никогда не чувствовала себя настолько выставленной напоказ, но мне не хотелось прикрыться. За спиной Энгуса мерцала свеча, его дыхание еще участилось, когда он смотрел на мое тело, без стыда задерживаясь взглядом на груди и бедрах.
– Mo run geal og[19], – произнес он. – Какая красивая.
