«Что да то да, – подумалось. – Насчёт биполярных частиц – это обо мне и о нём. Только вот пространство подходящее во сне остаётся. А наяву – я тут маюсь, а он там веселится. Вот дура. Пойди и скажи ему: „Я с тобой хочу танцевать, Я! Возьми меня немедленно, слышишь, пень стоеросовый?! Я тут, я живая, я больше не могу без тебя, коряга ты бесчувственная!!!“, и непременно топни ножкой…»
О, как она в ту минуту заблуждалась, полагая, что Сол позабыл о её существовании. Уже потом, в антракте между четвёртым и пятым актом, он признается ей, что буквально кожей чувствовал, как горящий взгляд полосует его тело. И сдерживался изо всех остатков силёнок, чтобы не броситься к ней, сметая всех и вся, и не заорать отчаянно: "Ну что же ты со мной делаешь?! Я же не пень бесчувственный, я же живой, неужели ты не понимаешь, что сегодня одна ты мне в целом мире нужна!». А в предыдущем антракте он ей поведал о том, какой мощнейший сексуальный вызов исходил от неё, с первых минут появления на Вольном Торговце. Сама того не сознавая, она доводила мужчин Экипажа до умопомрачения. Со временем попривыкли, но с трудом. А Сол так и не привык… Он хотел её ежедневно, еженощно, постоянно, и боялся себе в этом признаться, но куда ж – супротив факту не попрёшь. А потом их Соединили Сны, которые вовсе и не сны, да? – и желание
сделалось нестерпимым, снедающим, хотя Солу и удавалось скрывать большую часть его силы…
«Если бы не активная сублимация в виде навалившихся на „Пожиратель“ приключений, то я бы ополоумел, – сделал Бой вывод. – И дело не только в том, что у тебя роскошное тело, Но-оми… Я знавал тела и роскошнее, извини, мы ведь договорились быть искренними. Но закавыка вот в чём… От тебя сияние исходило, с самого начала, ещё до того, как нас всех осенил Свет. Я бы назвал это сиянием святой невинности, если ты понимаешь, о чём я. Да, конечно, ты можешь возразить – какая ж ты святая, с твоей коллекцией виртуальных любовников и сочащейся из каждой поры сексуальной агрессией… НО! Парадоксальным образом ты выглядишь выше и чище всего этого. Наверное, ты бы осталась незапятнанной, даже если бы снялась в многоиксовой порнухе. Ты бы осенила её сиянием своей чистоты и непорочности, и даже с тремя членами в отверстиях тела и двумя в руках выглядела бы святой… извини, я бред какой-то несу, наверное…» Нет, нет, продолжай! – просила Номи в том антракте, между третьим и четвёртым действием… «Нет, я не хотел осквернить, ниспровергнуть эту чистоту! Я хотел… причаститься, что ли… и теперь, когда я это сделал, понимаю, что не зря хотел, и что получил именно то, чего хотел. Наши с тобой разумы уже давно соединились, но только теперь, соединившись духовно и телесно, я получил то, на что надеялся. Не знаю, что с нами будет утром, завтра, через месяц, но эту Ночь я не забуду никогда. Я что-то получил от тебя. Словно твой особый свет вошёл в меня, мягкий Свет, не имеющий никакого отношения к Магии Света и Светлой Магии, и прочим наворотам, в реальности существования которых мы наглядно убедились… Я подозреваю, что ты и сама толком не понимаешь, что в тебе есть. Но оно есть, и… береги его. Не раздавай всем подряд. Может, и мне не надо было бы… чаривныця ты моя…», – он вздохнул и замолчал. Номи спросила, кто это такая. «Это… чародейка и красавица, соединённые в одном слове, – пояснил Сол. – Это – Ты… Твой свет – это свет Красоты, да. Ты – живая концентрация женской красоты земной расы, в тебе смешались в сногсшибательный коктейль все лучшие черты субрас, её слагающих. Так что не удивляйся – всю твою жизнь тебе мужики прохода давать не будут.» Ага, улыбнулась Номи, особенно кисумуанцы. Аж бегом. «Эти зулусы просто кретины, чаривница! Ясный пень, фашисты. Они ж ненормальные. Им же вообще не дано воспринимать Красоту. Иначе бы они фашистами просто не были… Всем фанатикам НЕ ДАНО. Фанатизм довлеет, обедняя восприятие. Вообще, чем ожесточённее становится человек, тем обездоленнее он чувствует себя на этом свете…»
…однако Ночь Освобождения была ещё впереди, и вечером Номи даже не представить не могла, что с нею случится вскорости. Тенью скользя за Солом в толпе веселящихся гордунов, она изнывала от острейшего желания. Вдобавок его подстёгивали нервно выхватываемые из эфира музыкальные фрагменты; почему-то все до единого оказывались они либо песнями о любви, либо инструменталками, в мелодиях и ритмах которых всё было ясно и без слов.
Сол окажется прав, насчёт активной сублимации. Но стоило рейсу завершиться, и энергия, доселе затрачиваемая непосредственно на выживание организма в окружающей среде с уровнем враждебности, приближённом к Полному Банкротству, потребовала нового выхода. Точнее, старого. Старого, как мир…
Нейтрализовав поползновение очередного челма, обалдевшего от неё, Девушка настроилась на сетевой пойнт субкарго, и запеленговала Боя в одном из залов уровня 7Б. Здесь – не танцевали. Здесь обкуривались какой-то травой, и повисшая под потолком громадная голопроекция чьей-то наркотической галлюцинации вызвала у Номи приступ головокружения. Это фантасмагорище даже нельзя было назвать оргией, потому что тел, слившихся в общем соитии, не просматривалось.
Под потолком образовалось благоухающее и одновременно смердящее всеми ароматами и амбрэ спален всех известных Сети рас сплошное Тело, состоящее из тысяч вагин, пенисов, ног, лап, жвал, щупалец, рук, грудей, спин, сосков, крылышек, хвостов, ягодиц, пупков, анусов, губ, ушей, бёдер и так далее… и трахало это Тело само себя во все щели и впуклости всеми членами и выпуклостями сразу, издавая при этом сонмище звуков, от протяжных мужских стонов и диких женских вскриков до истомного бормотания и чавкающего пришлёпывания. Зрелище этого вселенского ИньЯня могло бы показаться тошнотворно-отвратным, но благодаря своей поистине эпической масштабности неожиданно выглядело произведением искусства, а не патологическим бредом сексуального маньяка.
Точнее, мириада сексуальных маньяков разом.
Сол, вызывающе выпадая из общего контекста происходящего, в древней позе кочевника на привале сидел спиной к воплощённой грёзе мастурбаторо/к/в всех времён и народов, и что-то писал. Архаичной молекулярной самопиской в ещё более архаичном блокнотике, положенном на колено. Во рту субкарго ПаПы дымилась сигарета, но не с травкой, а обычная синтодоловая, из валяющейся, на ковре рядышком, пачки со вторым (после Вырубца) по значению национальным героем Стэпа – «Малюком Борченко, Побратимом Выра». И кроме этой бело-красной пачки больше никого и ничего в радиусе метров трёх от Сола не было. То ли товарки утомились его уламывать и объявили непривычно (для них) целомудренному Бою бойкот, то ли всех обкуренных особ женского пола, обретающихся в этом бардаке, живое существо мужского пола не привлекало. «А, может, он сам их всех разогнал, создав пустую зону неприкосновенности?..», – с замиранием сердца подумала Номи.
Девушка долго смотрела на Боя, пытаясь определить смысл щемящего, болезненного ощущения, что возникло у неё в груди. Определила наконец, и показался он ей невероятно, вселенски Одиноким…
Окружающие его живые существа просто не существуют, он в своей собственной, лЮбой и милой ему пустоте, и он один, один, всегда один, пускай хоть сотни баб роем вьются… Они ведь – всего лишь неизбежные, как явление природы, мухи… Он напомнил Номи какого-то бородатого (поразительно, но факт – почти все эти великие древние носили бороды!) гения древности, с картинки, как-то случайно воспринятой ею во время сетевого поиска необходимых справок. У того великого был аналогичный отрешённый вид. Только вместо сигареты трубка. «Такими, вероятно, и обязаны быть всяческие философы, композиторы, поэты, писатели, художники, программисты, – подумала тогда она, – отстранёнными от мира. Даже вопреки собственной воле. Чтобы обозреть, необходимо подняться… Ведь целостное, по-настоящему большое и высокое, видится лишь со стороны. Ползая мухой, по загаженному тобой и такими же как ты, боку мира, видишь только то, что валяется непосредственно под ногами… И никогда не поднимаешь голову вверх, посмотреть в лучисто сверкающие глаза Вселенной.»
