Постепенно сон, как трясина, затягивает меня.
Меня будит Лидия.
Она стоит возле постели – нечеткий силуэт в сумраке комнаты.
– Мама, мне страшно. Ветер ломится в комнату.
Спросонья я почти ничего не соображаю. Я даже не представляю, который час. Может, уже за полночь?
Ураган продолжает крушить все вокруг. Ливень, как и раньше, хлещет в стекла. Что за бесконечный шторм! Я донельзя вымоталась.
Я тянусь к едва различимой дочери, к ее теплой маленькой лапке. Ее лица не разглядеть, и я не знаю, плачет ли она. Ее голос дрожит. Я зеваю и говорю:
– Давай, ложись вместе с мамой.
Лидия прыгает под одеяло и сворачивается калачиком рядом со мной, я вдыхаю сладкий запах ее волос, мы нежно обнимаем друг друга. Тепло ее тела успокаивает, и я опять засыпаю, ощущая умиротворение.
Когда я пробуждаюсь, за окнами темно. Ветер воет с прежней силой – мои молитвы не были услышаны.
Мне хочется заорать: «Заткнись!» Так же, как мой отец, как Энгус.
Внезапно я понимаю, что Лидии рядом нет.
Но на простыне отпечатались контуры от ее тела, а на подушке я различаю вмятину от ее головы.
Где Лидия?
Я вскакиваю, накидываю халат, хватаю фонарик и босиком бегу через весь дом – через сырую гостиную, через холл – в комнату Лидии. Я распахиваю дверь и свечу фонариком на кровать. Она спит, и ее ночник моргает рядом.
В той же позе, в какой я ее оставила несколько часов назад. Прижимая к себе Лепу.
Наверное, она и не вставала. Да, определенно. Она бы не смогла идти ко мне в спальню в кромешной темноте. Она никогда бы этого не сделала.
Глубоко внутри просыпается страх, меня будто режут на визжащие от ужаса куски. Если Лидия не вставала с кровати после того, как я поправила ей одеяло, то кто был у меня в постели? Кто эта девочка? Я целовала Кирсти? Обнимала привидение? Настоящее привидение, но… с теплой кровью?
Хватит. Я – безумная тетка, которая пила лекарства. Я больше не могу это выносить. Я смотрю на квадратный будильник на прикроватном столике Лидии. Нет и шести. До рассвета еще два часа.
Но кошмар должен когда-нибудь закончиться. Я покидаю комнату Лидии и, освещая стены фонариком, плетусь обратно – в холл, в гостиную, в промерзшую столовую. Здесь холоднее, чем обычно. Почему?
Пол залит ледяной водой, от которой коченеют мои босые ноги. Откуда же она взялась? Я чувствую, как мне на плечи капает, и робко направляю луч фонарика вверх.
На потолке зияет огромная дыра: шифер снесло ураганом, балка сломалась и упала сквозь просевшую штукатурку.
Я вижу штормовое небо, по которому плывут грозовые тучи.
Случилась катастрофа. Нам нужна помощь.
Я хватаю телефонную трубку. Она мертва, разумеется. Все мертво. Провод в конце концов вышел из строя.
Но у нас же есть лодка, на ней можно добраться до Орнсея, подбадриваю я себя, однако, глядя в окно столовой, я вычеркиваю и эту возможность.
Маяк работает, и при свете его вспышек мне открывается истина.
Я была права насчет скрежета – ограды маяка уже не существует. Лодка тоже исчезла – вырвало швартовы и за секунды унесло во тьму.
Даже если бы мы и решились на отчаянный шаг и поплыли на лодке – мы бы не выжили.
У нас ничего нет. Мы не можем связаться хоть с кем-нибудь на большой земле, мы не увидим Орнсей, пока не начнется отлив. Мы в ловушке. Мы абсолютно беспомощны – я и Лидия.
И кто бы тут еще ни был.
Я слышу пение.
– Вчера я лишь в полночь заснула, и в полночь пригрезилось мне…
Голос доносится из гостиной. Я стою босиком в холодной воде, но трясусь не от холода, а от страха.
Призрак моей дочери поет:
– Что судно его утонуло, вернись же, любимый, ко мне…
Чтобы не упасть, я упираюсь руками в подоконник, поворачиваюсь и иду в гостиную. Я направляю луч на диван – на нем сидит моя босоногая дочь. Она в своей мягкой пижамке. Это Лидия. Вероятно.
Дочь замечает меня и моргает в свете фонарика. Как она сюда попала? Она очень бледная и измученная. Ливень стучит по стеклам. Он никогда не кончится. Я подхожу к дивану.
– Кирсти опять пришла, – жалуется она. – Она у меня в комнате. Я не хочу ее видеть, мама, прогони ее.
Я бы с удовольствием прогнала Кирсти. И, может, заодно и Лидию. Я боюсь обеих моих дочерей – двух привидений в этом доме, двух призраков в моей голове, Холодных Близнецов, перетекающих друг в друга.
– Давай заберемся под одеяло в моей комнате. Мы будем ждать до утра, пока не прекратится шторм, милая. Не бойся, скоро рассвет.
– Ладно, мама.
Она безропотно протягивает мне руку, но я беру ее в охапку и тащу в спальню. Там я укладываю ее на «адмиральскую кровать», захлопываю дверь и задвигаю засов. Что бы там ни было, я не хочу, чтобы оно сюда проскользнуло.
Я ложусь рядом со своей маленькой девочкой, она приникает к моему плечу и шепчет:
– Мам, я не верю, что говорит Лидия. Она говорит ужасные вещи.
Я почти не слушаю дочь. До меня доносится чей-то голос. Кто это?
Она, больше некому. Кирсти. Или Лидия.
Я смутно разбираю нечеткие слова.
Мама, мама, мама.
Что-то стучит. Ветер?.. Вряд ли.
Мама, мама.
Это она. Я уверена. Она затаилась за дверью.
Я никак не могу согреться.
Я обвиваю свою дочь обеими руками и крепко зажмуриваюсь, пытаясь отгородиться от всего – от шторма, от звуков, от голосов. У всего должен быть конец. Но шторм не кончится никогда, и ночь на острове будет длиться вечно. Они будут продолжаться и продолжаться. У меня нет выбора.
Моя дочь тоже зябко жмется под одеялом. Я чую запах ее дыхания – светлого, чистого, детского, как будто она сосала леденец или что-то вроде того.
– Кирсти говорит, что во всем виновата ты, – шепчет она. – Ты была с тем дядей. И поэтому она вернулась тебя наказать.
Мое сердце пронзают острые куски льда.
– Какой дядя, дорогая?
– Тот дядя, который был с тобой тогда ночью. На кухне. Я видела, как ты его целовала. Ты тоже виновата. Бабушка тоже знает, но она сказала мне никогда никому не говорить.
– Да, – отвечаю я.
И я вспоминаю все.
Вот что я похоронила в глубине рассудка. Вот причина моего отрицания. Вот та память, что я потеряла, поскольку горе так велико, что с ним нельзя было справиться. Отвращение к себе самой, погребенное под воздействием таблеток.
Мой сон, который я видела несколько недель назад, являлся подсказкой. Я была наголо острижена – чувство стыда. Я находилась на кухне – совершенно обнаженная. Уязвимая. На меня пялились люди.
