Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
И весь сказ!
Теперь я всматриваюсь в лица знакомых и незнакомых людей, и если это казак, то чувствую в нем родственное тепло. Ибо дальше Савельев приводит сравнение внешности казаков с иными народами Северного Кавказа и говорит об их «поразительном сходстве… Но иллюзия тотчас пропадает, когда заговоришь с ними по-русски: они ни слова не понимают».
И вот здесь Савельев словно оступился на ровном месте, потому как не захотел ответить на вопрос: а зачем кавказцам понимать по-русски, если они говорили на родном языке? Допустить мысль, что казаки и кумыки один народ, Савельев «не решился».
Цензура?! Она останавливала.
Хотя все отмечали влияние тюркского языка на речь казаков: «В настоящее время говор этот под влиянием народных школ и полкового обучения до того сгладился, что не далеко уже время, когда он совсем исчезнет».
Остается лишь добавить: слова эти написаны в начале XX века. А говор-то не исчез! Балакают казаки по-своему, «по-домашнему». Уже не стесняются своего родного языка.
Книги Савельева мне раскрыли глаза: например, почему в старинных песнях кумыки вспоминают Ана-Дон (дословно «матушка-Дон»), Кырым, Кубан и другие края, лежащие далеко от моего родного Дагестана. Тоже ведь не случайно.
Прояснили они и то, почему наш кумыкский аул Аксай называют «новым», а «старый», по преданию, где-то на севере… И верно — около Ростова есть город Аксай… Значит, отсюда и вышли мои предки?.. Невероятно, но этот факт отмечен Рубруком: в 1253 году нашего, дагестанского, Аксая не было, а был Эндирей-аул, соседнее с нами селение.
По вечерам в доме Белоусов мы рассматривали фотографии, которые Фекла Павловна хранит в полиэтиленовом мешочке. Фотографии разные: старые и не совсем. Но о каждом человеке моя хозяйка неторопливо рассказывала.
— Мышка забралась, пообточила, — проговорила она, взяв фотографию, на которой осталась лишь часть того, что было (далеко хранились те фотографии, там, куда только мышка и пролезет). — Вот этот — отец мой. Справный казак был.
На меня смотрел усатый молодец, подтянутый, как струна, как пружина, готовая спустить боек. И вот уже рассказывает об отце, о его жизни, так неожиданно оборвавшейся… Как же тепло на душе от этих тихих воспоминаний в казачьей хате, где в углу стоит железная кровать с никелированными шишками, на ней спал этот человек из того времени, рядом с кроватью шкаф с мутным от старости зеркалом, сюда этот человек из того времени вешал свою черкеску…
Казалось бы, ничего не изменилось в комнате с тех пор. Только нет человека! Нет казака, его потомки не казаки.
С 1918 по 1921 год, словно раскаты грома, гремели расстрелы в казачьих станицах. Били друг друга казаки нещадно: красные шли на белых, белые красным кровь пускали. Повоевали братья всласть, вдоволь. А тот, кто «в красных портках на казачьем коне», потирал руки и орал во все горло: «Да здравствует славное трудовое казачество!», вспоминала Фекла Павловна.
Поредели станицы, будто слепые пропололи здесь огороды — все повыдергивали. Мужчину на улице не встретить было, около станицы Архонской лес начинался, там казаки скрывались.
Да от судьбы разве скроешься?
Кого не убили по приказу новой власти, выселять начали. «Вон. Куда хошь». А скот, имущество оставлять приказывали. Голых, как соколят, увозили казаков на выселки.
В те годы на Соловецких островах по приказу Льва Троцкого открыли настоящую фабрику смерти для казачества. Почти пять миллионов жизней перемолола она. Деревья не растут в полный рост и в Краснодаре, где Яков Свердлов уложил около полутора миллионов казаков. С терскими казаками расправлялись люди Серго Орджоникидзе… Пустела тогда Россия не по дням, а по часам.
И плакать было некому.
Еще свирепствовали расстрелы, когда, будто по заказу, начался голод — «без работников много ли наработаешь»? В тот страшный год и природа помогала комиссарам людей губить: град выпал с куриное яйцо. Все побил. Степь черной простояла. «Ни живого, ни какого…» Очень голодовали казаки.
Но не все, иным и день мора праздником был.
— Свистуны у нас по дворам гуляли, как у себя. Потом инспекторов из города приводили. Свистунам чего-то перепадало из хороших вещей… Вроде бы дурные, а на свою сторону тянули.
Быстро кончилось хорошее время и для свистунов. Пришла пора раскулачивания, комиссары и за них принялись. Гребли всех подряд, пока план по раскулачиванию не выполнят.
Нынешний председатель колхоза Дмитрий Михайлович Калиниченко тоже в ссылке побывал, правда, по своей воле. Рассказывал, как его, пацана восьми лет, потеряли, когда арестованную семью на вокзал везли. Так он, смышленыш, сам пошел туда, где эшелоны стояли. Приходит и говорит охраннику: «Пусти, дяденька, меня с папкой в ссылку». Пустили. А не пустили бы — погиб парнишка…
Вот так «трудовое К. вступило на путь социалистического строительства».
Старики рассказывали про Бобовникова, помнят люди этого садиста в кожаной тужурке. «Насажаю, говорит, казачат на лавку и расстреливаю». И еще смеялся: «У детишек голова, как арбуз, разлетается». В его руки чуть было и не попал Митька Калиниченко, будущий председатель колхоза-миллионера. Другие казачатки менее сообразительными оказались…
Видел я и копии выписок из протоколов заседаний тройки НКВД Северо-Осетинской АССР. И против каждой фамилии: «10 лет» или «расстрел».
…Наверное, из-за всех этих садистов и отличаются у Феклы Павловны фотографии — те, что старые, и те, что не старые. Простите меня, братья, потомки степного племени, но предки наши лучше на фотокарточках выглядят — гордость в них видна, чего на современных фото обнаружить не удается.
Не пойму: то ли фотоаппараты тогда лучше были, то ли фотографы?
Уезжал я из Архонской той же зеленой дорогой. Но теперь деревья не радовали, стояли, будто на кладбище, через которое проходила дорога.
1994–2000 год
Карачаевцы
Кавказ величественен и прекрасен. Всегда, в любую погоду. Особенно весной, когда горы, еще серые, пригреет солнце и засветится робкая жизнь… С малахитовых склонов начинался прежде Новый год, весенний праздник пробуждения.
Я ехал, любуясь весной. Шоссе то поднималось к лесу, то опускалось к бурной, пенящейся реке, навстречу мчались машины, изредка попадались всадники, и тогда приходилось сбавлять скорость и даже останавливаться — перед всадниками грудились неторопливые овцы. Они давно мечтали о зеленой весне. Отары занимали шоссе… Дорога шла на Хасаут, старинное карачаевское селение, и они шли туда же.
Шоссе здесь построили недавно вместо старой дороги. Построили с приключениями. Однажды строители взбунтовались, приходят и резко заявляют директору: «Все!» — отказались работать, когда трасса повернула в сторону Хасаутской долины. Здесь, как в стене крематория, едва ли не под каждым камнем лежали останки людей: на склоне были выдолблены глубокие ниши, прикрытые камнями, в них были кости. Для археологов это большая находка. Но не для рабочих.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
