Конечно, вслед ему устремилось и нормальное телеграфное сообщение – устроившийся всего в нескольких футах от места действия телеграфист принялся стучать ключом, извещая весь мир о том, что восток и запад Америки теперь соединены железной дорогой.
Стэнфорд явно взял в руки молот впервые. Некоторые его удары приходились по шпале, что вызвало добродушный смех рабочих. Обменялись улыбками и Томас с Рурком. Лэленд Стэнфорд передал тяжелый молот Томасу Дюранту. Вице-президент «Юнион пасифик» нанес по шпале, мимо костыля, страшнейший удар.
– Последний костыль займет больше времени, чем строительство всей дороги, – повернулся к Роури Томас.
Следующим за злосчастный костыль принялся Джим Строубридж. Затем он передал молот инженеру «Юнион пасифик», который тоже был удостоен этой чести. Инженер оказался поспособней, и после двух его ударов телеграфист передал: «ЗАБИТ».
Таким образом, 10 мая 1869 года в 12 часов 47 минут строительство первой трансконтинентальной дороги было завершено.
Паровозы медленно двинулись вперед, и на середине легко коснулись друг друга. Как на церемонии спуска на воду корабля, каждый машинист разбил бутылку о паровоз другого.
Последней в этой церемонии была телеграмма, посланная Томасом Дюрантом президенту Гранту: «Имеем честь сообщить, что последний рельс уложен и в него забит последний костыль. Трансконтинентальный железнодорожный путь проложен».
Во всех тридцати семи штатах и территориях американцы радостно приветствовали эту новость. Нью-Йорк и Сан-Франциско встретили ее орудийными залпами, в Чикаго и Сент-Луисе были устроены пышные парады. В Солт-Лейк-Сити мормоны вознесли свои молитвы Господу. Но больше всех, конечно, ликовали в Промонтори. Шампанское и пиво лились рекой. Салуны распахнули двери настежь.
Как только оба паровоза подались назад, та шпала, которая была сделана из лавра, была буквально разорвана на части любителями сувениров. Несколько обычных шпал постигла та же судьба.
– Я не видел такого большого праздника со времени окончания войны, – произнес Рурк.
– Многим из нас тогда было не до праздника, – заметил Томас.
– Ну, теперь-то ты этого не скажешь Сегодня мы все американцы.
– Ну, это не совсем так, – уточнила Роури, заметив одного иностранца, радостно отплясывающего прямо на улице с танцовщицей из местного кабаре. – Здесь многие совсем не американцы.
– Нет, сейчас все американцы! – не согласился Томас. – Рурк прав. И музыка требует, чтобы мы бежали туда немедленно. – Сжав руку Роури, Томас потащил ее за собой.
Скоро Роури перестала упираться, и, глядя, как она и Томас смеются в самом центре танцевальной площадки, Рурк не смог удержаться от замечания:
– Томаса женитьба ничуть не изменила. Анжела взглянула на Рурка, который держал за руку их трехлетнего сына, и что-то кольнуло ее:
– А ты не завидуешь всему этому веселью? Может, ты жалеешь, что так связан?
– Чему я могу завидовать? Пусть они мне завидуют. У них нет того, что я держу в руке.
Он наклонился к ней ближе, чтобы не слышал сын, и прошептал на ухо:
– Мои танцы начнутся ночью. Анжела смущенно покачала головой.
– Странно слышать такие речи от столь чопорного джентльмена.
Чуть дальше от них Кэтлин и Кин, прижавшись друг к другу, с восторгом наблюдали за Мэрфи и Мичелином, который вконец разошелся, исполняя свою любимую ирландскую джигу.
– Они скоро уедут, – грустно вздохнула Кэтлин. – Я буду очень скучать по ним.
Он поднял ее голову за подбородок и ободряюще улыбнулся.
– Скоро уедут все. Но ты и я останемся вместе. Это самое важное, миссис Маккензи.
Глаза Кэтлин блеснули.
– Иногда мне кажется, что все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я люблю тебя, Кин Маккензи. – Она взяла его руки в свои, и они отправились к Рурку и Анжеле.
К этому времени Рурку уже наскучило празднование. Да и его трехлетний сын уснул, положив голову на плечо отцу.
– Нам нужно отнести парня в поезд и уложить его спать, – сказал Рурк. – А вы продолжайте веселиться. Передайте Роури и Ти Джею… ах, я забыл, Томасу, что мы вернулись в свой вагон.
Роури и Томас отправились за ними следом лишь спустя час, когда веселье начало стихать. Их ждали заказанные Рурком шампанское и изысканные кушанья.
– Ух ты, как приятно быть знакомым с богачом, – воскликнул Томас, укладывая кусок ветчины на ломтик хлеба.
Заметив, с каким интересом смотрит на яства Кэтлин, Рурк поднялся.
– Миссис Маккензи, вы должны попробовать один из этих только что испеченных круассанов. Они просто восхитительны. – Он протянул ей блюдо. – А вы знаете, как появились круассаны?
– О нет! Только не рассказывай про Марию-Антуанетту! – одновременно выкрикнули Анжела и Томас, хотя и не очень дружно.
– Марию-Антуанетту? – удивилась Кэтлин. Рурк спокойно продолжал наполнять ее тарелку:
– Я расскажу эту историю, когда этих неблагодарных слушателей с нами не будет.
Кэтлин взяла из его рук доверху наполненное блюдо, села рядом с Томасом и тут же предалась чревоугодию. Тот некоторое время смотрел на необычное для него зрелище, потом воскликнул:
– Как я рад, что к тебе вернулся аппетит, Кэтлин!
– Да, – пробормотала Кэтлин с набитым ртом. Потом, проглотив кусок ветчины, подтвердила: – Я сама себя не узнаю.
– Должно быть, помогло средство, которое я вам прописал, – с сомнением произнес Томас.
– Средство? – удивилась Кэтлин, снова принимаясь за еду. Действительно, было какое-то средство, но она его давно потеряла и не хотела вводить в смущение доброго доктора. – Да, видимо, оно помогло, доктор, – промычала она, не прекращая жевать.
К ним присоединился Кин, который с тарелкой в руках сел прямо у ног Кэтлин.
Совсем скоро на тарелке Кэтлин не осталось ни кусочка, и она поднялась.
– Думаю, я бы попробовала этого шоколадного пирога.
– Похоже, у Кэтлин полностью восстановился аппетит, Кин, – с пониманием произнес Томас. – От шоколадных пирогов хорошо набирают вес, но ей это не повредит.
Кин скосил глаза на Кэтлин, которая в этот момент брала со стола яблоко, и протянул:
– Да-а, похоже, доктор, что скоро я ее не узнаю.
– Похоже, она ест за двоих. А не намечается ли у вас ребенок?
Добродушие исчезло из глаз Кина, сменившись тревогой.
– Надеюсь, не так скоро.
– Почему? Ты не хочешь ребенка?
– Конечно, хочу, доктор. Но сейчас она еще слишком слаба. И я боюсь за нее.
Томас внимательно вгляделся в лицо ирландки. Когда она переговаривалась с Роури, в ее голубых глазах вспыхивал свет, а щеки розовели.
